Герб города Кирсанова

ОШИБКА

1.

Разные бывают ошибки, большие и малые, поправимые и непоправимые, оставляющие в сердце царапину и вовсе калечащие жизни... К каким относит свою жизненную ошибку Павел Дмитриевич Клемин, сказать трудно, но, конечно, не к малым, особенно после того, как в мае этого года побывал он в Советском Союзе. По крайней мере, как говорят родные, улетать обратно в ФРГ ему очень не хотелось.

Но начну по порядку. В 1940-м году восемнадцатилетнего Павла Клемина, уроженца cела Козьмодемьяновки нынешнего Гавриловского района, а в то время жителя Тульской области, призвали на срочную военную службу. Служил на западной границе. Тут и встретил Великую Отечественную войну, А через самое малое время Клемин уж в немецком плену, отправлен в Германию. Сначала был в лагере для военнопленных, потом работая у богатого немца. Когда кончилась война, хотел, было, вернуться домой, да поддался, как говорит теперь, на провокационные разговоры о том, что на Родине не скажут спасибо за плен и за работу у немца. Страх, по его словам взял верх над желанием возвратиться домой. И Клемин остался в Германии, в ее западной зоне, ставшей американской по договору между странами - союзниками во Втоpой мировой войне.

Родители Клемина меж тем давно получили извещение о том, что Павел пропал без вести. Мать, как все матери, сначала надеялась, что отыщется он, пусть покалеченный. Потом, хотя и теплила где-то надежду, записала его на ту же "бумажку, по какой молила за упокой души старшего сына Василия, на которого пришла с войны похоронка. Погибшим стали считать Павла все остальные родные. В том числе еще один брат и сестры, вернувшиеся вместе с родителями в начале войны из ставшей фронтовой Тульской области в Козьмодемьяновку.

И вдруг в 1961 году сюда пришло письмо с заграничным штемпелем. Уже по почерку на конверте одна из сестер узнала руку Павла, а мать упала в обморок. Писал и в самом деле Павел, уже женатый, отец двух детей. Писал из Гамбурга, что в Федеративной Республике Германии. Сообщал, что жив, что хочет узнать о судьбе родных.

Отца то письмо уже не застало в живых, а мать еще девять лет, до самой своей смерти надеялись на встречу.
Хотел ее и Павел. Но опять, по словам его, верил тому, что говорили и говорят в ФРГ об отношении в Советском Союзе к ее бывшим гражданам, оставшимся почему-либо жить за границей. И опять страх брал верх.

С годами, однако, стала одолевать тоска по родным краям. Пришел другой страх - умереть, не увидев Родины, родных. Он оказался сильнее прежнего, заглушил просьбы жены и детей не рисковать, не ездить, не подвергать себя, по их мнению, смертельной опасности. А когда он настоял на своем, жена Клара, немка по национальности, решила ехать с ним - оба по туристским путевкам маршрутом в Ленинград. Этот город Клемин выбрал не случайно. Там, как знал из переписки с родными, живет дочь одной из сестер.

Сами сестры Анастасия Дмитриевна Воронова и Мария Дмитриевна Сайганова давно жили и работали в колхозе имени Ленина Кирсановского района. Павла обе, как и все остальные родные, видели в последний раз в 1940 году, когда уходил тот в армию. Анастасии тогда было двадцать четыре года, Марии - четырнадцать. Теперь обе- колхозные пенсионерки, старшие внуки у них уж комсомольского возраста. В Ленинграде живет дочь Марии Дмитриевны, всех детей у которой пятеро. Все получили образование - от среднего до высшего. У четверых свои семьи.

Давно своя семья и у дочери Татьяны, окончившей Московский экономический институт и поселившейся в Ленинграде. Вот в ее-то квартире и решил встретиться с родными Павел Клемин. Написал сестрам, брату Петру Дмитриевичу Клемину, проживающему в селе Булгакове Гавриловского района, считай, совсем рядом с родной Козьмодемьяновкой. Петр Дмитриевич 1927 года рождения, то есть моложе Павла на пять лет. Если тот попал на войну в самом начале ее, то Петр Дмитриевич - в самом конце, захватив лишь малый краешек ее. Но военной службы досталось ему пять лет, а потом плотничал всю жизнь и теперь плотничает в булгаковском колхозе "Россия".

2.

Павел Дмитриевич Клемин тоже плотничал, но в Гамбурге, состоял на службе у частного предпринимателя. Как объяснит он потом родным, на государственном предприятии или в учреждении ни он, ни дети его работать не могут, так как Клемин, хотя и не уехал на Родину, но сохранил советское подданство. Считал его, видно, последней пуповиной, соединяющей с Отечеством. Дочерям своим он тоже дал русские имена - Мария и Вера, хотя русскому языку их не научил. Сам он выучился хорошо говорить по-немецки, но о Родине думал всегда на родном языке. Конечно же, на родном, русском, писал и письма родным.

На то, в котором он сообщил о своем намерении приехать по туристской путевке в Ленинград, они ответила не сразу. И это обеспокоило Клемина, в немалой мере еще из-за того, что может напрасно потратиться на поездку. Он так и написал Марии Дмитриевне (стиль и орфография письма сохранены): "Дорогая и любимая сестра Маруси. Мы долго пишем друг другу и почти в каждом письме пишем как было бо хорошо чтобы могли увидится. Но вот я решил приехат в Ленинград с 18-25 майя и написал тебе об этом, но от тебя нет ответа вот уже 4 нидели... Ты знаеш Маруси если никого из моих родных не будет в Ленинграде то я напрасно заплочю денги на поездку и притом ты знаеш что когда едиш в гости надо ведь кой-какие гостинце привести и их нужно за благовременно купить и нужно знат, что купит... И мне нужно ни пожы 15 Апреля за дорогу и что я и Клара будим жит в Гостинице на перед заплатит, а что же будит я приеду в Ленинград и иикого родных ни нойду. Это будит очен обидно и если привезу гостинцев то кому, я их от даму или на дорогу бросат что ли"...

В письме, которое разрешила использовать в печати Мария Дмитриевна, шла далее просьба написать, какие гостинцы кому купить, передавались приветы от жены Клары, дочерей Марии и Веры, их мужей Бэнта и Нобэрта.

В строках угадывался немецкий акцент и то, что Павел Клемин - за границей живет не очень богато, по крайней мере, что копейка у него считанная.

3.

На встречу поехали все: брат Петр, сестры Анастасия и Мария, еще старшая дочь Марии - Галина, работающая бухгалтером на Иноковском элеваторе. Волновались, переживали, как-то все будет, узнают ли друг друга...

Вышло все просто. Павел и Клара прилетели в Ленинград вечером. Вместе с другими туристами из ФРГ поселились в гостинице "Прибалтийская". Оттуда Павел позвонил на квартиру племянницы Татьяны, где собрались все родные. Тут же взяли такси, поехали в гостиницу. Из-за позднего времени в ее вестибюле было малолюдно. Из мужчин всего двое, один уже подходил к входной двери, второй спускался с лестницы. Во втором и узнали сразу Павла, помогла и интуиция, и фотографии, которые он присылал ранее.

В этот вечер просто посидели здесь же, в вестибюле, будто познакомились очно. На другой день Павел позвонил им ближе к обеду, сообщил, что экскурсия, на которую они с женой ездили вместе с другими иностранными туристами, закончилась. Он и Клара могут снова встретиться с родными. Те опять взяли такси, поехали в гостиницу, привезли Павла и Клару на квартиру Татьяны. А вечером отвезли. Так делали и в последующие дни, пока не кончился у гостей из ФРГ срок туристской путевки.

Павел и его жена удивлялись, что могут вот так свободно ехать куда хотят. Что никто в этом им не препятствует, никто не спрашивает ни о чем. В первое время были все-таки настороже: уж очень пугали их раньше родственники и знакомые из ФРГ всякими небылицами про Советский Союз. Дочери Павла едва ли не попрощались с ним навсегда при проводах в поездку, от которой, как и все, очень отговаривали.

Удивляло Павла и Клару и многое другое. В один из дней решили посетить Пискаревское кладбище. Поехали в метро. Заплатили, как положено, по пять копеек, а гости не решаются проходить. Не верят, что так мало стоит проезд. Оказывается, в ФРГ проезд в метро стоит в переводе на советские деньги рубли. Дорог там и другой общественный транспорт. Клара для проезда на работу на городском автобусе покупает проездной билет, платит за него в месяц на наши деньги едва ли не тридцать пять рублей.

В первый день приезда на квартиру к Татьяне Клара достала из сумки тонкие ломтики хлеба в прозрачной упаковке. По тому, как клала она их на стол, чувствовалось: хлебом гости дорожат. Оказалось, не напрасно. После, в беседе о жизни, Павел сказал, что хлебная буханка, за которую, он видел, заплатили в Ленинграде 16 копеек, стоит в ФРГ в десять раз дороже.

Так вольно и невольно сравнивали они. Узнавали, что значительно дороже в ФРГ то одно, то другое, в том числе мебель, сравнение тоже получилось случайным. Павлу понравилась у Татьяны стенка в ее квартире. Поинтересовался ценой и опять, прикинув, сказал, что ему надо было бы заплатить раза в два больше. Так же, как в случае с метро и хлебом, гостей крайне поразила малая плата за квартиру в нашей стране. У Павла квартира однокомнатная, предоставленная тем частным предпринимателем, у которого он долго работал. Плата за нее составляет едва ли не треть получаемой Павлом пенсии.

Сначала сумма этой пенсии показалась родственникам Клемина довольно высокой. Но как они узнали, как велика у брата стоимость жизненно необходимого, поняли, что достатка большого у того нет. В разговоре о пенсии попутно выяснили: женщины в ФРГ уходят на нее в шестьдесят лет, мужчины-в шестьдесят пять. Павел на пенсии с шестидесяти трех лет в связи с серьезным заболеванием и инвалидностью по этой причине.

Внешне он выглядел неплохо, хотя на голове сохранились следы от побоев резиновой палкой - память о жизни у немца в первый год. Инвалидность он получил, однако, не по этой причине, а из-за болезни легких. Одет Павел был, как и жена, без заграничного шика, но вполне прилично, как одеваются обычно, собираясь в гости, люди рабочего склада, немолодые по возрасту.

Уже говорилось: держались Павел и Клара поначалу скованно, напряженно, как, впрочем, и их родственники. Потом скованность ослабла. Уменьшилась напряженность. Но полностью исчезнуть им не дала сразу же возникшая отчужденность между теми, кто прибыл из-за границы и кто встречал их на Родине. Что-то вдруг встало между ними более сильное, более властное, чем сознание близкого родства. Этим что-то была мысль о том, что люди они разных политических систем, разных миров. Они хорошо знали это и ранее, а теперь ощутили особенно остро. Может быть, толчком послужило то, что Клара почти не говорила по-русски, Павлу приходилось быть ей переводчиком. Его немецкая речь была для брата и сестер непривычной, чуждой, рождала невольную неприязнь. Обе стороны вдруг почувствовали, что в письмах они были друг другу более близкими, чем теперь, при встрече. И может быть, чтобы вновь разбудить эту близость, они больше говорили о детстве, о годах, прожитых вместе, об общих родных местах. Говорили, конечно, и о другом, касались так или иначе политики, но острых ситуаций старались избегать. Вновь возвращались к воспоминаниям о прошлом, полузабытом, удивлялись, что Павел, оказывается, много помнит из своей прежней жизни, что дорожит этим.

На Пискаревском кладбище он расплакался, как ребенок. Потом, видно, застеснялся своих слез, надел очки, как бы отгородился ими от окружающего. А дома опять говорил, как жалеет, что не вернулся в свое время на Родину. Теперь скучать, видно, будет еще больше, так как увидел, что Родина его совсем не такая, какой изображают ее на Западе.

Кларе тоже понравилось в Ленинграде. Ока не ожидала, что все отстроено в нем, что почти нет следов от военной поры, кроме тех, что оставлено специально для памяти поколениям. Она смотрела на дома и улицы, на людей, бывала в исторических местах, в магазинах. Об увиденном говорила, улыбаясь, коротко: "Карашо" и предлагала родным сфотографироваться на память. Она фотографировала сама, худощавая пожилая немка, жена брата, которого они считали погибшим при защите Отечества. Мать молилась за упокой его души, а он в это время уже жил вот с этой женщиной, не знающей его родного языка и так не научившейся ему. Он сам научился ее языку, с азами которого познакомился еще в родной школе: там как раз учили немецкий. Сам научился всему другому, что принято в ее стране, в ФРГ. Сейчас он не хочет туда, но там его дом, там дети, его дочери с русскими именами Мария и Вера. Одна работает на какой-то частной фабрике, другая без работы, хотя окончила учебное заведение по изучению иностранных языков. Может быть, как иностранный, она учила язык своего отца - русский язык. А без работы она потому, что отец ее значится советским подданным, и детям его нет места в государственных учреждениях ФРГ - страны, которая для нее родная.

Нет, не мала, а непомерна велика ошибка, которую совершил в своей жизни Павел Клемин. Поправить ее уже невозможно. С этой безвыходностью он и простился с родными в Ленинграде. А теперь опять пишет им - русскими словами с немецким акцентом. В письме брату Петру Дмитриевичу Клемину, в котором сообщает о благополучном возвращении в Гамбург, он дважды повторяет, что ему не верится, что через сорок шесть лет он увидел родных. Но цветные фотографии, сделанные Кларой и вложенные в письмо, подтверждают: да, встреча была. Вот все они на Пискаревскоя кладбище, вот около гостиницы, вот за обеденным столом в ленинградской квартире Татьяны. Они то держатся под руки, то улыбаются друг другу. Но в улыбках тех больше горечи, чем радости. Как и в самой встрече.
2 августа 1986 г.

Наверх