Синенький скромный платочек....
Вдовы Великой Отечественной… Их было миллионы - жен, не дождавшихся мужей с войны. Их и сейчас немало. На встречу в редакцию местной газеты мы пригласили лишь нескольких из них. Однако и их слов оказалось достаточно, чтобы еще раз осознать и немыслимую тяжесть утрат, которые принесла война, и огромную силу духа тех, кто ждал и верил, кто любил и любит до сих пор.
- Как трудно было в войну. Да и после, а одежду мужнину все берегла, пальто его, рубашки батистовые. Бывало, достану, погляжу, сама думаю: "Придет, Гриша, порадуется".
Григория Степановича Кузнецова, приемщика Кирсановской заготконторы, взяли на войну в первый же день. Было ему тогда тридцать четыре года. Жене его Марии Кузьминичне - двадцать восемь, а дочери, Вале, шел шестой год.
Он очень любил дочь. Любил всех детей. И потому писал в письмах: "Буду воевать за детей". В Старой Руссе он вынес из горящего рушившегося здания несколько ребятишек. И писал жене не о том, что пережил сам, а что пережили они.
Марии Кузьминичне теперь за семьдесят. Но при воспоминаниях о муже будто сбросила с себя не один десяток лет, засияв глазами:
- Он большой у меня был, высокий. После госпиталя - он под Ленинградом был ранен - два месяца не могли найти ему ботинки - сорок пятый размер носил. На переформировании тогда стоял в соседней области, так я к нему пешком ходила. Два дня побыла с ним - и обратно. Сейчас как вспомню, как лесами шла, страшно становится. А тогда бежала, лишь бы увидеться.
Та встреча Марии Кузьминичны с мужем была последней. Через короткое время пришло от Григория Степановича письмо, из которого можно было понять, что воюет он на Минском направлении. А еще через какой-то срок еще одно, как говорит Мария Кузьминична, уже прощальное. Хранится оно и сейчас у дочери Валентины, которая живет в другом городе. Но Мария Кузьминична помнит его на память, потому что читала и перечитывала десятки раз, будто хотела увидеть за строчками еще что-то непрочитанное. А муж писал в том последнем письме: "Идем в наступление. Плывем вплывь (Мария Кузьминична так и говорит "вплывь", потому что иначе нельзя…). Пишу вам и прощаюсь, а карточка ваша у меня в руке. Прощай, дочка Валя, прощай, Маруся…"
В глазах Марии Кузьминичны уже нет синевы. Ее застлали, затуманили слезы. Сколько их пролито за военные и послевоенные годы, сколько еще литься им…
2Слезы мешают говорить и Анне Владимировне Облицовой. Она сейчас тоже живет в Кирсанове, а выросла и замуж вышла в Голынщине. С семьей мужа, Петра Гавриловича, были сначала соседями. Вышла за него совсем молодой, едва исполнилось семнадцать лет. Поторопилась. Как будто знала, что долго вместе жить не придется, что в двадцать пять станет вдовой…
Нет, она не хотела верить этому. Делала так, как говорил Петя, уходя на войну, как писал потом:
"Не верь, если напишут о том товарищи…"
Анне Владимировне выпало и получить документы, и выслушать страшный рассказ очевидца. О похоронке ей сообщил семилетний сынишка Саша. Встретил ее на лугу перед Голынщиной, когда шла из города. Ходила туда, чтобы сдать очередную партию носок и варежек, связанных для фронта. Еще она валяла для фронта валенки - тоже на дому, так как не с кем было оставить надолго сына. Конечно, оставлять приходилось: то и дело посылали рыть окопы (их рыли, в частности на кирсановской улице Урицкого), расчищать снег. Весной и осенью копали колхозное поле, заменяя трактор.
Но это было летом. Сын взял ее за руку, забегая вперед, заглянул в лицо:
- А нам какую-то бумагу принесли…
В избе уже были соседки. Какой-то из них совсем недавно Анна Владимировна читала письмо от Петра (а писем от него всего было три, да и воевал - то он всего с апреля по июнь 1942 года). В письме муж просил Анюту - так звал он ее - не беспокоиться. Сообщал, что служит при штабе и посылает ей триста рублей. На них Петр Гаврилович наказывал купить Шуре гостинцев. И она купила - ровно ведро картошки.
Теперь на столе лежало извещение о том, что муж ее, П.Г. Облицов погиб смертью храбрых за Родину. Позднее она узнала - в Орловской области. А вернувшийся с войны товарищ поведал подробности, которые, несмотря на их трагическую суть, оставляли все-таки надежду. Сослуживец Петра видел его в последний раз уже бессознательного, с жестокой раной в живот, но все-таки, кажется, не мертвого. И она опять ждала, надеялась на чудо.
Марии Кузьминичне Кузнецовой помогал надеяться свекор, участник русско-японской войны. В Великую Отечественную он был тяжело болен. Но не переставал говорить: "Русских никто не победит". Свекор умер в 43-ем году, а она все помнила эти слова, и от них ей становилось легче.
Легче… Мария Кузьминична и теперь не понимает, как они пережили все, что выпало на их долю - на долю женщин той военной поры. Она уже справилась с волнением, с очередным приступом душевной боли за мужа. Опять загорелась, рассказывая:
- И откуда бралась сила!.. Правда, в железнодорожной амбулатории, где работала сначала, я больше года не выдержала. Не от трудностей ушла - от жалости к раненым, к ребятишкам. Сколько мы их с эшелонов сняли - мертвых и полумертвых. Положишь на санки, везешь, а душа криком кричит. Поступила няней в детсад №5. Во дворе вырыли траншеи - хода. Как услышим сигнал воздушной тревоги (немцы тогда уж Котовск бомбили), берем детей за ручки, ведем в траншеи… Дрова для детсада, чтобы отапливать, заготавливали сами в оржевском лесу, возили их оттуда на санках. Еще больше дров заготавливали для нужд фронта: он проходил не так уж далеко. Пилили, рубили деревья вручную. На себе вытаскивали из леса. И ведь какое было старанье, какая сплоченность. Чтобы кто-то присел отдохнуть - и мыслей не было. Каждая будто боялась, что ей меньше достанется. Каждая лезла, где тяжелее, а все худые, голодные… Насчет еды тоже совесть была особая. Кашеварили по очереди. Но чтобы кто две ложки каши съел тайком - такого не было. Присядем, поедим вместе. Сводку Совинформбюро послушаем от возчика. Погрозим воображаемым немцам кулаком и опять за работу. А дома у каждой свое горе. У меня, кроме того, что от мужа вестей нет, свекор больной, мои родители, полностью ослепшие от тяжелой работы. Прибегу, не знаю, за что браться. Рада, хоть Валюшка жива.
Да, пожалуй, именно дети давали им силы. У Аксиньи Киреевны Маркиной их оставалось двое, две девочки - школьницы, Аня и Маша. Аксинья Киреевна и ее муж, Афанасий Григорьевич, работали на свеклопункте, что находился вблизи от элеватора. К началу войны на ноги твердо встать не успели. И когда ушел Афанасий Григорьевич на фронт, пришлось Аксинье Киреевне помыкать лиха, походить с дочками по чужим углам. И если бы не те, впала бы в отчаяние. А ради них сносила все, в том числе непосильную работу. На свеклопункте она была грузчиком, потом - грузчиком же в райпотребсоюзе. Работала, как и все женщины той поры, а дома выгадывала из своих довоенных платьев Ане и Маше обновки.
Афанасий Григорьевич прислал лишь одно письмо. Еще с дороги. Сообщил, что едет под Ленинград. С тем и пропал без вести.
Аксинье Киреевне в минувшем январе исполнилось восемьдесят лет. Из памяти ее многое ушло, а то, как провожала мужа на фронт, осталось:
- О нем не кричала: пошел защищать Отечество, как положено. Кричала о детях, как подниму их одна.
И мужа ждала тоже без слез, терпеливо и верно. И теперь крепится стойко, но на просьбу рассказать о своих переживаниях в войну подробнее, машет рукой:
- Лучше не вспоминать. Сердце не то…
Теперь они все бабушки. Поставили-таки на ноги своих детей. Дождались внуков и правнуков. Дочь Марии Кузьминичны Кузнецовой, Валентина, унаследовала отцовскую любовь к детям: стала акушеркой. Своих детей у нее двое, обе дочери. Одна закончила университет, другая учится в вечернем институте. У старшей растет уже сын, правнук Марии Кузьминичны и Григория Степановича.
У Анны Федоровны Облицовой пока лишь внуки, однако до правнука или правнучки тоже недалеко. У Аксиньи Киреевны Маркиной правнуков трое. Ее дочери, Анна и Мария, за которых она так переживала в войну, сами уж бабушки. В свое время, несмотря на трудности, получили они образование и хорошие специальности. Дали образование и всем своим детям. У Анны сын - офицер, дочь - учительница (работает, кстати, в Иноковке). У Марии дети - инженер, шофер, еще сын служит пока в армии.
Говорят вдовы о детях, внуках и правнуках. А потом опять о мужьях. Не мертвых - живых. Вспоминают самые малые черты их характеров, самые скромные мгновения своей недолгой семейной жизни. И опять будто сбрасывают груз лет. Давним, давно полузабытым девичьим движением поправляют волосы, платье…
И в какой-то момент почудился на плечах помолодевших вдов синенький скромный платочек, о котором поется в песне военных лет, который стал символом женской и девичьей верности. Почудился, может, потому, что, готовясь к встрече с вдовами, редакция приготовила для каждой из них именно такой подарок - скромный синий платочек. Правда, не полностью синий, а лишь наполовину, по диагонали. Другая половина его белая, как символ светлой памяти вдов о павших мужьях. И по этому белому полю - большая синяя гвоздика…
Февраль, 1985 г.
© Е.С. Уривская. Голову в почтении склоняя... Кирсанов, 2001 г.