Кому дарили цветы
Василий Тимофеевич позвонил почти сразу, как прочитал в газете про судьбу Александры Андреевны Желябовской:
- Я воевал там. И у Белой Церкви, на родине Шуры, и в германском Ростоке, где находилась она в концентрационном лагере. В очерке говорится, что Шура и ее подруги по немецкой неволе осыпали освободившие их советские танки тюльпанами. Наши танки, и в том числе мой, в Ростоке тоже были одарены цветами…
Вот так соприкоснулись на войне судьбы двух разных и поныне незнакомых людей: бывшей жительницы Украины Шуры Скрипка и голынщинского паренька Василия Подковырина.
На войну его призвали в феврале 1943 года в восемнадцать лет. Эта военкоматовская повестка была Подковырину второй. Первая приходила с полгода назад. По ней Василия направили не на фронт, а на демонтаж одного из двух железнодорожных путей от станции Кирсанов до Иноковки… Фронту требовались рельсы. И их брали там, где возможно.
Позднее кирсановскую двухпутку восстановили. А Василия Подковырина по новой повестке после учебы в запасном стрелковом полку направили на Первый Украинский фронт, в 133 стрелковую дивизию. С тяжелыми боями она освобождала Украину. Несла большие потери. Младшего сержанта Подковырина судьба хранила долго. Лишь однажды пуля касательно зацепила ступню. Василий после боя в санроту не пошел: боялся отстать от своих. Сам перевязал рану. Перекусил, отдыхая, и заторопился догонять друзей - автоматчиков.
Нога, а вернее ноги, заболели через какое-то время по другой причине. Зима 1944 года выдалась на Украине холодной. Морозы то и дело сменялись дождями. Особенно усердствовал в этом плане январь. Полк Подковырина вступил тогда в район Белой Церкви – родные места Шуры Скрипка. Она уже больше года томилась в концентрационных лагерях Германии. В эту зиму стучала деревянными колодками-босоножками по германской мостовой. А Подковырин и его однополчане на родине Шуры не успевали менять валенки на ботинки и наоборот. Ноги то промокали, то мерзли. У Василия во время одного слякотного перехода валенки превратились в лохмотья, и какое-то время он был почти босым.
Военная обстановка не давала возможности уделять большого внимания таким "мелочам". Жестокие бои следовали один за другим. Особенно кровопролитными они выдались за Белой Церковью. Этот город освобождало другое воинское подразделение. У полка Подковырина он остался несколько в стороне. Когда они потеснили немцев в своем направлении и хотели двинуться дальше, натолкнулись на сильный огневой заслон. Пулеметные очереди тут же скосили многих. Остальные надолго залегли на открытой местности, вжимались в стылую неласковую землю. Каждого, кто пытался приподняться или просто пошевелиться, настигали снайперские пули. Чаще их жертвами становились раненые, которым не было мочи лежать неподвижно.
Все, кто мог держать оружие, поднялись потом в новую атаку… Василий Тимофеевич теперь вспоминает, что это было менее страшно, чем быть беспомощной, распростертой мишенью для немецких автоматчиков. И все-таки им опять пришлось лечь. И их опять расстреливали снайперы.
Ночью поступила команда отходить. Подковырин окликнул одного, другого, не получил ответа. Он пополз назад, и вдруг ему показалось, что он движется к немецкой траншее. Он остановился. А через какое-то время услышал тихий, но отчетливый голос: "Живые есть?". Это по полю боя шел санитар или кто-то из бойцов. Он дал Василию надежный ориентир - телефонный провод, который и вывел его к утру к своим исходным позициям.
Без потерь не обходился, пожалуй, ни один бой. И Подковырин всякий раз испытывал чувство неловкости от того, что остался в живых. В этот раз он остался живым, единственный из всей своей роты. Командир (человек, намного старше Василия), будто не веря глазам, совсем по-отцовски погладил его по голове, сказал взволновано:
- Представлю к награде.
Подковырин, потрясенный гибелью товарищей, не был рад ни этим словам, ни своему очередному везению. Он до сих пор без слез не может вспомнить тот бой. Не может смотреть фильмы и передачи о войне. А тогда она продолжалась - неотвратимая и жестокая. Василия назначили командиром взвода. Ноги же болели все сильнее. Еще не понимая, что они давно обморожены, он попросил разрешения сходить в санбат. Командир ответил:
- Не приказываю, прошу: потерпи до завтра. Сам видишь, как тяжело с людьми…
Ночью Подковырин принимал пополнение. Когда повел новеньких в укрытия - ячейки, рядом разорвалась мина. Позднее в справке о ранении врачи написали: "В боях за Советскую Родину младший сержант 681 стрелкового полка Подковырин Василий Тимофеевич 31 января 1944 года был тяжело ранен. Диагноз: слепое осколочное ранение правого голеностопного сустава, слепое осколочное ранение правого бедра, левой кисти. Обморожение пальцев обеих ног". Эту справку Василию дали по выписке из госпиталя в Воронежской области. А сначала по тряской слякотной дороге его отвезли в пересыльный госпиталь Белой Церкви. Оттуда через неделю в Курск. Уже после войны в Германии (Подковырин служил там до 1948 года) у него извлекли еще один осколок из голеностопного сустава, а много лет спустя в Кирсанове - из-под правой лопатки.
Может быть, Василий Тимофеевич носит в себе немецкое железо и теперь.
А из госпиталя из-под Воронежа выписали его весной 1944 года. Нога еще болела, и военкомат включил Подковырина в число тех, кто пока не был годен для фронта. Он направил их на посевную в один из местных колхозов. Об этом можно бы не упоминать, если бы работа в совхозе не определила дальнейшую военную судьбу Подковырина. За короткое время он научился водить трактор. И когда пришел срок вернуться в военкомат, его послали учиться в танковую школу.
И вот он, уже механик-водитель танка 1001 самоходного артиллерийского полка Второго Белорусского фронта, опять участвует в боях. Опять видит смерть товарищей - теперь в пылающих, будто факел, танках. Подковырин тоже не раз подвергался смертельной опасности, но военная удача (а может, военное мастерство?) вновь хранили его. При форсировании Одера немецкая бомба угодила в понтон, когда на него уже вступили танки из колонны, в которой шел Подковырин. Одна или две задних машины тут же пошли ко дну. А Василий, дав газ, успел выскочить на противоположный берег Одера секундой раньше, чем из-под его танка выбросило уцелевший кусок понтона.
В германский Росток они вступили в конце апреля 1945 года. Бывшая узница концлагеря этого города Александра Андреевна Желябовская (Шура Скрипка) помнит точную дату своего освобождения - 24 апреля. Василий Тимофеевич точной даты назвать не может. Да вполне возможно, что танки не из его, а из другого полка пришли в местечко, где у местного бауэра работали Шура и ее подруги по немецкой неволе. Только и его танк был у концентрационного лагеря. И на его броню ложились цветы, которые бросали освобожденные ими украинские, русские девушки и женщины. Их было в лагере четырнадцать тысяч, все одетые в невзрачные костюмы неопределенного сероватого цвета с четкой надписью на груди «Остарбайтэр». Подковырин разговорился с тремя из них. Спросил, почему они не сняли тут же эту оскорбительную одежду. Девушки ответили просто:
- Другой у нас нет.
Он, переполненный возмущением и жалостью, повел девчат в первый же пустующий немецкий дом. И хоть прежде не делал этого, сказал решительно:
- Берите, что надо.
День Победы Василий Тимофеевич встретил за Ростоком. Потом продолжал службу в Германии, в Биробиджане. В родную Голынщину вернулся в 1950 году. Стал работать в Кирсановской МТС, сельхозтехнике, учиться одновременно в техникуме механизации.
Но, возвращаясь к памяти о войне, он не может сдержать слез.
© Е.С. Уривская. Голову в почтении склоняя... Кирсанов, 2001 г.