Раки в саду
Поселок Пробуждение расположился восточнее Иноковки, на отлогом берегу реки Вороны. По совету местных жителей я пошел к рыбаку-любителю Тихону с просьбой, чтобы взял на постой. Дом Тихона стоял на окраине поселка, садом-огородом примыкая к реке.
Тихон в свои неполные семьдесят лет выглядел дряхлым старичком. У него был умный взгляд и слабый болезненный голос. Узнав о том, что я на время отпуска приехал на родину отдохнуть и порыбачить, он с радостью предоставил мне новый бревенчатый сарай, наполовину заполненный сеном.
Ужинали во дворе, доставая руками картошку из большого закопченного чугуна. После ужина Тихон вынул из кармана сложенный под размер цигарки клочок газеты, свернул “козью ножку” и закурил самодельный табак. Я предложил ему моршанский «Космос». Он взял сигарету, понюхал и положил в коробку с табаком.#
— Это я закурю утром, когда будет бить кашель, — сказал он.
Май выдался пасмурным и теплым. Погода для рыбалки была самая подходящая. В первый день я поймал небольшую щучку да несколько окуней. Зато от местных рыбаков узнал много интересного о своем хозяине.
Тихон был из тех счастливчиков, которые попали в пять процентов односельчан, вернувшихся с войны.
— В меня трудно было попасть, — отшучивался он. Хотя, как я узнал, серьезно был ранен в левую ключицу, но никогда этим не бравировал.
Маленького роста, с хитрым прищуром глаз, в орденах и медалях, он приобрел среди земляков кличку «Япончик». И носил лет двадцать, пока собственное имя, как наиболее подходящее к его характеру и портрету, не вытеснило его. Для всех он был дядя Тиша. За глаза называли «Тихий». Круглый год он ходил в валенках, еле волоча ноги. И только когда приходил на берег реки с удочками, снимал свою всепогодную обувь. Клал валенок на валенок, садился на них и давал ногам «подышать». Словом, все в нем соответствовало его имени.
Вечером во дворе в том же закопченном чугуне мы с Тихоном варили уху. К ухе он вынес по кружке ячменной, пахнущей медом браги и, к моему удивлению, прихватил свою маленькую двухрядную гармонь, сделанную как будто специально для него.
Я убрал с костра таган, подложил дров. Ужинали не торопясь, растягивая удовольствие от ароматной ухи, свежего, с запахами цветущего сада воздуха и легкого дымка от костра.
Тихону нравился мой интерес к прошлому этих мест, к нему самому. Чувствовалось, что он жаждал распахнуть душу небезразличному собеседнику: у односельчан-то были свои заботы.
Тихон начал рассказ:
— Всю войну я прошел с мечтой о родном уголке природы, где с детства самым большим для меня удовольствием было посидеть на реке с удочкой. В боях, при нечеловеческих трудностях эта мечта давала мне силы воевать, бороться за жизнь, за возвращение на свою родину. В окопах, в грязи и снегу, засыпая от изнеможения, я видел цветные сны, а в них свою вороненую реку в зелени нависших деревьев и чуял пьянящий запах хмеля и медуницы. Будто побывав там, отдыхал душой, и мне становилось легче нести свой тяжелый солдатский долг...
Тихон замолчал. Потом вошел в дом и вынес стопку удостоверений к наградам. Одно из них протянул мне. На синем листке золотыми буквами было отпечатано: «За взятие Берлина». Подписи: Сталин, Жуков, Ворошилов.
— Дядя Тихон, ты гордишься документом за подписью Иосифа Виссарионовича. А как поймут люди?.. Что это теперь значит?
— Мой отец, — сказал он, — в советское время носил царские кресты — награды за защиту Отечества в первой мировой. Умные люди понимали, что это значит.
И продолжал:
— В послевоенные годы времени на рыбалку не оставалось. Без выходных, с рассветом надо было работать на колхозном поле, возвращались на закате солнца. Летние ночи короткие. Однако раза два в неделю, между четырьмя и пятью часами утра, я рыбачил. И, кстати сказать, вылавливал больше, чем теперь за весь день. Рыба тогда в наших местах была непуганая.
Не дождался я счастливой старости, чтобы порыбачить вдоволь при хороших уловах. Однажды, кажется, в семидесятом году, на рассвете встревожено разбудила меня жена:
— Тиша! Раки в саду! В траве, в кустах — по всему берегу. К беде...
К полудню по реке поплыли вверх брюхом судаки, язи, лещи... Каждый последующий день всплывала очередная по живучести порода рыб.
Меня охватила тоска. Пропал сон, аппетит. Первый раз я не вышел на колхозное поле. Врач поставил диагноз: последствие контузии...
Тихон глубоко затягивался табачным дымом, вновь переживая прошлое:
— Мы защитили землю от фашистов, а от своих варваров защитить не смогли. Для природы нет разницы, кто ее губит, фашисты или коммунисты — все равно ей терпеть приходится. Когда природа страдает, больно и мне. Для меня, как и для нее — суть одна! В послевоенные годы за такое... объявляли врагами народа. А теперь...
Он смахнул слезу, досадным жестом опустил руку, как бы подвел итог:
— За что боролись, на то и напоролись!
И, ожесточенно растянув двухрядку, хриплым надорванным голосом запел давно забытую песню военных лет, придавая словам совсем иной смысл:
... За что я ранен был,
За что я бился?
Но не за это я пойду
Обратно в бой!
“Есть когти у Тихого”, — подумал я. Старик продолжал завоевывать мою симпатию.
Уходя спать, Тихон попросил у меня одну сигарету и, смущаясь, добавил:
— Вот за ордена получу, куплю пачку...
— А пенсию ты получаешь?
— 28 рублей. Стажу у меня, если считать со льготным начислением военных лет, почти столько же, сколько мне самому. Работать начал с двенадцати лет, а ушел на отдых в прошлом году. Рука перестала слушаться, — и он приложил спичечный коробок между раной и сердцем.
— А мой отец не вернулся, — вставил я.
— Господи, да ты не подумай, — смутился Тихон, — я не жалуюсь... Я благодарю Бога...
От этих слов на душе у меня защемило.
— Хочу спать, — принужденно зевнув, сказал я, и пошел на сеновал. В глазах стоял образ «Япончика» в орденах и медалях и дядя Тиша, прячущий сигарету...
Вскоре меня отозвали на службу. Вернулся в село только через год. Тихона уже не стало.
— Странный какой-то он был в последнее время, — говорили о нем некоторые рыбаки. Спросили мы у него однажды, как ловится рыба, а он:
— Разве ее при советской власти поймаешь?!
Другие понимали его. Понимали, что он хотел сказать. Он любил свою речку, не щадя своей жизни, защищал Родину, во главе которой стояла советская власть... И как никто другой имел право на эти слова.