Герб города Кирсанова

Сидор

Сидор был высокого роста, большой физической силы и имел крутой характер. За неблаговидные поступки среди рыбаков о нем ходила дурная слава. Правда, меру своим проказам он знал: зацепит чужой бубен — рыбу вытряхнет к себе в лодку, а бубен оставит на месте, да еще приткнет. Сядет на чужое место — тут уж не подходи...
— Ты что, его купил, что ли? — гневно спросит он. И разговор на том кончался.

Особенно не любил он сети: дескать, мешают тянуть дорожку. И когда натыкался на сеть, то непременно «вырезал из нее свою блесну», то есть под этим предлогом с помощью ножа выхватывал парочку крупных рыбин, оставляя в сети полуметровые дыры.

По личным соображениям его никто не оговаривал, так как это могло иметь плачевный исход, и жаловаться было некому.

Рыбак он был заядлый. Судить об этом можно было хотя бы по тому, что уходил он на рыбалку сразу на двое-трое суток и забирался в такую глушь, где и днем-то было жутко. Ночевал под открытым небом, довольствуясь старым замусоленным плащом. Пищу брал скудную: черствый хлеб да лук, и хорошо, если было еще что-то с огорода; а потому пойманную рыбу часто съедал там же, запекая ее под костром в речных лопухах. Испеченная таким образом рыба с нижней стороны была сыровата, но это ему не портило аппетита. Рыбачил он всегда в одиночку, и если брал с собой меня, то вовсе не от скуки, а чтобы я помогал ему набрать дров, принести картошки с чужого огорода, а то и слазить в воду отцепить крючок.

Во мне он оценил молчаливость, неприхотливость и усидчивость, хотя этими выработанными качествами я был обязан как раз ему.

Один я никогда бы не рискнул ночевать в дебрях леса, где слышалось хрюканье и чавканье кабанов, никогда бы не полез в речные заросли в незнакомом месте, но в его присутствии я ничего не боялся.

Он был скрытен, о его уловах можно было узнать лишь спустя несколько лет. Говорил мало и коряво, но когда речь заходила о рыбалке, он оживлялся и становился красноречивей, и, несмотря на то, что рассказы его были проникнуты суеверием, слушать его было интересно.

Сидору шел уже девятый десяток, когда я только что обзавелся семьей. Но он был крепок и ходил рыбачить за 10—15 километров от дома.

Однажды, в теплую пасмурную погоду, когда с огородов уже все было убрано, мы, взяв удочки, ушли к Алтуховой мельнице. Там, в лесной глуши, почти никто не бывал. Да и никакой мельницы там не было — одно название.
Наловили живцов, расставили жерлицы.

В лесу темнеет неожиданно. Пока набрал дров, стемнело. Заложили костер. Сидор присел на упавшую осину, завернул самокрутку, наполнил ее крепчайшим самосадом и, прикурив от обгоревшей ветки, уставился в кромешную тьму над омутом. Он о чем-то думал, и я не решался заговорить.
— А знаешь ли, Егор, почему это место называется Алтуховой мельницей? — спросил он. И, помолчав, начал рассказ:
— До революции стояла тут мельница владельца Алтухова. А мой дед батрачил у него. Деду в то время не было еще и семидесяти, когда я, мальчишка, увязался с ним сюда.

Однажды Алтухов собрал батраков и говорит:
— Гуси пропадают. Надо высмотреть, кто этим балуется.

Установили за гусями присмотр. Но как ни старались, один гусь в неделю исчезал бесследно, не обронив и пера. Плавали гуси круглыми сутками на омуте, близ мельницы, но тревожного гусиного крика никто не слыхал. Омут тогда был глубокий, метров до двенадцати, это сейчас его затянуло. Все знали, что в Алтуховом омуте живет водяной, сиречь нечистый, и в нем не купались.

И вот однажды ранним серым утром кто-то услышал, как на том месте, где только что плавал отставший от стаи гусь, раздался всплеск. Круги разошлись, вода успокоилась, а гусь так и не вынырнул. Об этом сразу же доложили мельнику.

Мельник решил выловить водяного. Подобрали прочную конопляную бечеву, которая по всей длине выдерживала двухпудовую гирю, натерли воском. Кузнец выковал рыболовный крючок размером с гусиную ногу и прочности необыкновенной. Удилищем послужила мощная холудина из орешника.

План мельника — ловить на живого гуся — казался простым делом. Но как только гуся опустили на воду с привязанной к его ноге бечевой, гусь пустился наутек, а, выбрав всю бечеву, отчаянно забился на привязи, подняв такой шум, что его срочно пришлось отпустить. План рушился. Начали думать, что делать. Кто-то из мужиков предложил привязать гусю к ноге обрывок веревки и отпустить: пусть привыкнет. Так и сделали.

Через несколько дней привязанный гусь с крючком у ноги уже без прежнего рвения плавал на чистом месте, лишенный возможности выйти на берег. А все гусиное стадо еще раньше перегнали на мелководье ниже плотины.

Пока шли приготовления, водяной, размышляли мужики, должно быть, проголодался. И действительно, он не заставил себя долго ждать. На третью ночь, когда установилось полнолуние и было светло так, что были видны лилии на воде, приткнутая к берегу холудина громко хлыстнула по воде и отплыла от берега... Трое мужиков, прихватив с собой багор, вилы и топор, сели в грузовую лодку и поплыли к холудине, которая обозначила самое глубокое место на омуте.

Дед мой в это время был полон сил, трижды перекрестившись, опустился на одно колено, уперся в борт лодки и, подняв холудину, размашисто сделал подсечку. Подсечка удалась: леса натянулась, лодку поволокло. Чтобы не дать водяному залечь на дно в коряги, мужики, выбрав два-три метра бечевы, напряженно держали ее в руках. Лодку тащило по самым глубоким местам водоема, заворачивая обратно в омут. Под утро, как бы сделав прощальный круг, водяной сдался. Мужики все больше выбирали лесы, и черная, как закопченный чугун, голова показалась на поверхности. Дед ударил вилами, они опасно отскочили, и, потеряв равновесие, выронив их, он еле удержался в лодке. Водяной нырнул, но его снова подтащили, и он на глазах людей начал превращаться в сома. Когда превращение закончилось, сома ударили обухом топора по голове, и с помощью багра с большим трудом завалили в лодку.

Вдвое больше человеческого роста лежал вроде бы сом, но мужики были уверены, что это оборотень: сомы такие не растут, да и омерзительный вид его выдавал нечистого: скопище пиявок, моллюсков и прочих паразитов шевелилось на его грязно-черной коже. Притронуться к чудовищу было отвратительно. Только пятерым дюжим мужикам в шерстяных варежках удалось перенести его из лодки на весы, на которых взвешивали мешки с зерном. Весы показали восемнадцать пудов (295 килограммов).
— Видимо, не успел водяной совсем превратиться в сома, — подтвердил свою суеверную мысль Сидор и продолжал:
— Вспороли ему брюхо, а там: и перья, и котята, и водяные крысы, и змеи, и всякая прочая гадость. Что с ним делать?

Решили изрубить его и скормить свиньям. Однако мельник, увидев, что сом очень жирный, велел запрячь лошадь и отвезти его в Кирсанов на мыловарню; когда везли, мясистый, в слизистом оперении хвост, свисал с телеги до земли.

Закончив рассказ, Сидор прилег и сразу же захрапел. Проснулись мы с пробуждением птиц. С рассвета хорошо брали плотва и густера, и только часам к восьми дали о себе знать щуки. Первому повезло мне: без особых приключений я вытащил щуку килограммов на шесть.

Время шло, а Сидор выловил лишь маленького щуренка и, глядя на мою щуку, раздраженно что-то ворчал себе под нос. Часам к десяти куговый поплавок Сидора, который удерживал почти двухсотграммовую плотву, энергично погрузился...

Его щучья удочка была заброшена через камыши, и это осложняло вываживание. Сидор рассчитывал отвести щуку в сторону и вывести ее к чистому берегу, но она, вопреки ожиданиям, пошла не вглубь, а к берегу, в травы. Сидору ничего не оставалось, как выбрать ослабленную леску и попытаться протащить щуку через камыши. Он натянул удилище и увидел, что несколько камышин шевелятся на одном месте, где застряла щука.

«Значит, тройник не заглочен, а в губе», — сказал Сидор и, попятившись от берега, воткнул удилище, оставив леску в натянутом состоянии. Там, где растут камыши, глубина небольшая, и он решил лезть за щукой в воду.

Сидор разделся до нижнего белья, пощупал ногой воду, затем снял с себя остальную одежду. Остерегаясь, как бы не порезаться о камыши, он, держа леску в руке, вошел в воду повыше колен и начал выводить щуку на поверхность. Щука вышла и, уткнувшись в плотную растительность, остановилась. Тогда он наклонился, растопырил пальцы рук и, намереваясь схватить щуку за жабры, опустил руку. Но щука дернулась вперед, и Сидор схватил ее лишь за спину, крепко вдавив пальцы в скользкое тело. Пальцы у Сидора были длинные, но и щука была большая. Он бросил леску и подхватил хвост щуки второй рукой. А так как щука была обращена к нему головой, то когда Сидор разогнулся с ней, она оказалась хвостом вверх. Прижав ее к себе, он повернулся к берегу, чтобы выйти. Щука начала биться, сильный удар хвоста пришелся Сидору по лицу. Сидор, потеряв равновесие, упал, — щука оказалась в воде...

Желая помочь Сидору, я схватил удилище, надеясь, что щука на крючке. Но просчитался: пока щука болталась вниз головой, крючок выпал у нее изо рта. Когда я натянул леску, Сидор взревел, вскочил на ноги, и я увидел, что на крючке не щука, а Сидор. С искаженным лицом он прижал рукой крючок и выбежал на берег. Я бросил удилище и испуганно отскочил назад. Поток матерщины вырвался у Сидора и на щуку, и на меня.

Присыпав ранку от крючка золой из костра, он оделся.
— Я ухожу, — сказал Сидор, сматывая удочки. — Если ты остаешься, то давай щуку, занесу твоей жене, а то время жаркое, протухнет.
Я отдал щуку, а сам, подогретый успехом, остался еще на ночь.

До рассвета я поддерживал костер, хотя ужасно хотелось спать. А утром заснул так крепко, что ни пение птиц, ни яркое солнце, впервые вышедшее за неделю, не разбудили меня, и я проснулся лишь к девяти часам.

Жерлицы стояли заряженными, живцы «играли». Я подождал до полудня и начал собираться домой.
Дома жена показала на кастрюлю с ухой:
— Сидор посоветовал сварить щуку всю сразу, дескать, время жаркое, оставишь — протухнет. Я так и сделала.
Глянул я на трехлитровую кастрюлю и подумал:
— Тут что-то не то...

Вынул из кастрюли все рыбье содержимое, составил по кускам — странно выглядела щука: головища большущая, а туловище коротенькое. Взял сантиметр, измерил с головы до хвоста — полметра. Измерил с хвоста до головы — то же самое.

Спрашиваю жену:
— Не оставила ли ты где кусок, не утащила ли кошка?
— Нет, — говорит, — как почистила, так сразу всю и заложила. Сидор сказал, что крючок из нее доставал да смотрел, что у нее в желудке, потому вот и разрезал ее на две части.

Встретился я после этого с Сидором и говорю:
— Дед Сидор, ты же человек пожилой, нехорошо так...
А он, как ни в чем не бывало:
— Да ты о чем, Егор?
— Как о чем, щука-то моя была, не соврать метровая, а после твоих «исследований» осталось полметра, и то...
— Чудак ты, Егор! Да уварилась она!
Я не стал спорить и ушел молча.

Через неделю непонятная притягательная сила снова привела меня к Сидору, и мы начали обдумывать следующую рыбалку.

Лет пятнадцать спустя, когда Сидора уже не было в живых, мне посчастливилось прочитать книгу Л. П. Сабанеева «Жизнь и ловля пресноводных рыб». К моему удивлению и восторгу, случай, рассказанный Сидором, почти совпал с повествованием автора о поимке в реке Вороне сома такого же веса, разве что не упоминалась Алтухова мельница. Она была заброшена и разрушена в годы революции. Лишь сваи мореного дуба и поныне при низкой воде в реке просматриваются в солнечную погоду. Раньше, проплывая на лодке, я относился к ним как к чему-то лишнему, а теперь они для меня — реликвия времен. Сидора и его деда, живших полтора века назад.

Наверх