Интервью с В.С. Семеновым
Владимир Семенович Семенов на посту посла СССР в ФРГ (1984-85 год)
ПредисловиеЧеловека, у которого могло быть взято это интервью «здесь и сейчас», уже нет. Он умер в декабре 1992 года. В Германии. Именно в Германии. И это закономерно. Недаром Молотов в разговоре с Феликсом Чуевым называл Семенова «нашим гауляйтером в Германии».
Почему интервью? Сложнее всего писать о родном человеке. Поэтому я облегчаю себе задачу написания текста о собственном отце и о времени, в котором меня еще не было. И теперь она сводится к простой постановке простых вопросов. Возможность такого интервью дана многочисленными записями, воспоминаниями и дневниками, которые В.С. Семенов вел, начиная с 1963 года.
Его поколению, так называемому «сталинскому призыву», пришлось мгновенно повзрослеть. Но все эти командармы, директора огромных предприятий, дипломаты высокого ранга оставались удивительно молодыми людьми. Немного наивными, идеалистами в душе, безраздельно верящими в торжество коммунизма. А вера, как известно, может строить и разрушать города.
Они пришли в Берлин с чувством, которое можно кратко определить - «Ура!». И долго носили это «Ура!» в своем сердце. Но в настоящем русском сердце это чувство рождает и другие чувства – сострадание и желание помочь – фактически материнские, женские. Добавьте к этому их молодость и желание наконец-то по-настоящему жить, и вы получите атмосферу в СВАГ и СКК. Да, они были молоды, да - они флиртовали напропалую, они работали как заведенные, - и это тоже. Да, они наделали массу ошибок. Но не потому, что были неискренни. Они были влюблены в жизнь… как победители, которые выжили.
И Семенов был человек своего времени. Но, времени вопреки, он обладал той поразительной гибкостью мышления, которая позволяла ему, не предавая идеалы юности, смотреть на проблемы с различных позиций. Удивительный факт – В.С. Семенов для Германии был фигурой судьбоносной, но в России о его роли в образовании ГДР знают (точнее знали) лишь единицы.
В западной печати его величали то «Нестором советской дипломатии», то «серым кардиналом» МИДа, то человеком ГБ. Наиболее точно его можно охарактеризовать цитатой из газеты «Мюнхинер меркур» от 29.5. 1953 год: «Человек контакта, о котором говорят, что он выглядит как немец, говорит как англичанин, держится как француз, думает как русский».
Его старшая дочь вспоминает: «Обычно отец и его ближайшие помощники приходили поздно ночью с работы. Вместо того чтобы, сжевав приготовленный ужин рухнуть в кровать, они начинали играть на рояле, петь, читать стихи и мечтать. Мечтать о том, как в будущем немецкие дети будут изучать классиков немецкой литературы и как немецкая культура расцветет». Она помнит, как расстроило отца одно название - «Сталинс аллее». Как он пытался доказать немцам, что Сталин не есть прецедент в истории Германии, и что лучше назвать улицу именем Гете или Шиллера. Но немцы уперлись.
Выбирая тему для этого интервью, я пошла по пути наименьшего сопротивления – роль личностей в истории и роли истории на личности.
Семенова Е.В.
«Жизнь много сложнее, чем
ее описывают любые мемуаристы. Под каждой могильной плитой лежит биография
целого поколения. И это безвозвратно».
В.С. Семенов 10. 10. 1972.
Владимир Семенович, труднее всего начать разговор. Читая Ваши дневники, я натолкнулась на одну запись от 5 сентября 1990 года. И поняла, что помню тот день. Вы тогда заезжали в МИД по каким-то делам. Давайте начнем интервью с этой записи. 1990 год от нас уже далек и мы его почти забыли. Но он был знаковым и для России и для Германии.
Из дневника. Запись от 5.9.90, 4.02[1] – В городе после табачного бума перебои с хлебом. Исчез хлеб из товарных точек. «Безобразие, - кричал мне таксист лет 60-и. - Такого не бывало еще… Вся надежда на Ельцина и Собчака. Нет порядка. Как жить-то будем? Ведь цепочка идет – то исчезает один товар, то другой, было с овощами, водкой, табаком, а теперь с хлебом. Что же это такое? Скажите, есть ли выход?» Я отвечал, что безвыходных положений не бывает, были и потруднее времена.
Сейчас даже в МИДе на седьмом этаже готовят
так, что опасно есть. «Едим всухомятку. Иначе – как у Квицинского»… промолвил
известный молчун Елизарьев. Коптельцев В.А. был переведен из аппарата ЦК в МИД.
Он занимается проблемами пребывания наших войск в Германии.
– «Трудно?» – спросил я, поздравив его
с возвращением «в землю Ханаанскую». «Трудно. Но мы тертые калачи», - ответил
он. В общем, настроение боевое. Но есть и такие, как В. Родин: «Все пропало, не
вижу никакой перспективы»… 3-й Европейский отдел в напряжении от громадной
работы по переговорам с немцами в рамках 4:2.
«Неизвестно, как дальше,
после объединения. Вырисовывается двоецентрие – посол в Бонне, отделение в
Берлине. Согласится ли Шикин быть под Бонном?»…
Люди глазели на меня, как на диковину, появившуюся внезапно, как из какого-то круга рая. Многие улыбались, молодые и пожилые, жив еще я в их памяти и крепко. «Как же с ГДР?», – спросила незнакомая машинистка. «Что же мы ее отдали?» – спрашивал средних лет дипломат. – «Это ведь Шикин», - неожиданно взмылился он. – «Шикин приехал к распродаже» … – отрезал я. Замолкли смущенно. – «Это верно», - будто бы неожиданно сказал он. – «Главное не в международных делах, а во внутренних», - вступил молодой усатый толстяк. – «Ведь взрывом пахнет»… «Видал и не такие времена. Когда 17 июня в ГДР была заваруха, а я был Верховным Комиссаром, успокоили в несколько часов. И не стреляли по людям, а только поверху голов пару раз. И всего 212 жертв по всей стране с обеих сторон. Управились. Правда, потом пришлось расшивать долгое время волос за волосом». …
Расскажите, пожалуйста, что же все-таки произошло 17 июня 1953?
Из дневника. Запись от 1.12.92. Путч 17 июня был более серьезным событием, чем это сейчас люди себе представляют. Полагая, что Запад прощупывает нас штыком в «день икс» (то есть 17 июня), Хрущев и Политбюро приняли решение силой подавить волнения, и в случае осложнений на границе ГДР и ФРГ перейти в контрнаступление по Па-де-Кале и т.д.
Маршал Соколовский был мудрый и осмотрительный военный и государственный деятель. Он сразу отдал приказание усилить наблюдение за западными пределами ГДР. Наши военные не отметили каких-либо серьезных передвижений по ту сторону границы. Тогда Соколовский, не запрашивая Москву, приказал посадить самолеты, поднявшиеся у границы, и отодвинуть сгруппировавшиеся бронетанковые войска. Он говорил мне, что нужно избежать провокаций и случайностей, могущих повести к третьей мировой войне.
Из дневника. Запись от 11.3.92. В ночь на 17 июня 1953 г. я был разбужен грохотом втягивавшихся в город танковых частей. К утру того же дня наши войска заняли территорию города вплоть до Бранденбургских ворот. Пехота была подкреплена самоходными установками. Стволов орудий было больше чем верхушек деревьев в лесу. В.Д. Соколовский одобрил принятые меры и в мое огромном кабинете главного здания в Карлсхорсте, где, как мне казалось, можно играть в мини-футбол, расположились столы маршалов А.А. Гречко и В.Д. Соколовского. Телефоны на моем столе звонили беспрерывно – об обстановке докладывали командиры из округов и районов, расспрашивала Москва.
Около 7 часов утра громадные массы народа устремились штурмовать здание ЦК СЕПГ, располагавшееся неподалеку от западного Берлина. А накануне ночью в город были введены крупные танковые и артиллерийские соединения. И в это их расположение ринулись шумящие толпы из Западного Берлина и со сборных пунктов в Восточном. В офицеров, стоявших у открытых башен танков, бросали гнилые помидоры, тухлые яйца и камни. Посланный для наблюдения сотрудник моего аппарата принял невольное участие в волнообразном штурме здания ЦК. Мятежники заняли нижний этаж, но дальше пробиться не смогли. Главные руководители ЦК СЕПГ В. Пик, О. Гротеволь и В. Ульбрихт переместились в Карлсхорст, заняв мою жилую виллу. Оставшийся в здании молодой секретарь ЦК К. Ширдеван организовал оборону здания, из которого и поддерживал связь с районами и землями.
Из провинциальных городов ГДР Геры, Коттбуса, Хемница, Галле, Лейпцига, Дрездена, Магдебурга и некоторых других поступали сообщения о бурных демонстрациях и столкновениях. Жертвы были с обеих сторон. Мы тщательно следили за развитием событий, выдвигавшимися лозунгами и требованиями демонстрантов, за географией сцен и положением на границах ГДР с Западной Германией. Ко мне звонили Хрущев, Молотов, Берия, Маленков, другие руководители. Страсти накалялись. В 11 часов мы получили указание открыть огонь по мятежникам.
И Вы стреляли?
Я и Соколовский, имея чрезвычайные полномочия, нарушили указание Москвы и приказали открыть огонь поверх демонстрантов, а не по людям. Толпы рассеялись. Было также указание, ввиду волнений, в других городах учредить военно-полевые суды и расстрелять несколько человек, оклеив сообщениями об этом столбы и афишные тумбы в городах. Я вызвал прокурора группы войск и передал приказ Москвы. Но он отказался выполнять его из-за отсутствия юридических полномочий. Я нажал кнопку. Явившимся дежурным офицерам приказал арестовать прокурора, доставить в Москву и выпустить прямо на летном поле. Заместитель прокурора исправно выполнил мой приказ.
Кто знает, что было бы, если бы мы безмолвно исполняли указания Центра. А Хрущев, узнав о нашем нарушении решений Политбюро, сказал: «Соколовский и Семенов – это лучшие консультанты по Германии. Им на месте виднее, что надо делать и чего не делать».
Первые же выстрелы вызвали смятение среди мятежников, они отошли в Западный Берлин. И прихватили с собой председателя ХДС в ГДР Отто Нушке, бывшего депутата Веймарского парламента. Но он отверг предложение выступить против ГДР и в поддержку мятежников, произнес на пресс-конференции речь в защиту социализма в ГДР и был отпущен в пределы Восточного Берлина.
Наиболее жестокие столкновения произошли в Гере, Коттбусе и Галле. Там были разгромлены полицейские участки, дома правлений СЕПГ, с обеих сторон было пущено в ход легкое стрелковое оружие.
Вот сцена собрания рабочих на заводе «Бунаверке» незадолго до окончания забастовки. «Многие рабочие перед собранием высказывались за прекращение забастовки, если будут учтены их требования. Но в зал строем вошли, как некогда отряды SS, рабочие механических мастерских и стальными прутьями били по рукам тех, кто голосовал за прекращение забастовки».
В моем кабинете телефон звонил не переставая: Хрущев, чаще Молотов и другие. Мой бывший помощник А.Г. Ковалев как-то пересказал мне свой разговор с Берия: «Это я…» – «Простите, не понял». «Я, я, Берия – закричал в трубку гортанный голос мингрельца. – Где Семенов?» «Он уехал в город на машине». - «В город, город, - в такое время надо на месте сидеть, а не разъезжать по городу! Потом, что это Семенов - патроны бережет!» – угрожающе прогремел Берия. Ковалев не докладывал об этом звонке: «Не хотел Вас с курса сбивать».
За время волнений было около 220 жертв с обеих сторон…
Откуда такая точность?
По требованию Москвы мы сразу приступили к составлению записки для руководства по всему комплексу событий 17 июня, их географическому размаху, лозунгах в разных местностях и слоях населения, тактике мятежников и предложениях с практическими выводами. В составлении записки принимали участие мои помощники А.Г. Ковалев, А.И. Блатов, советник А. Авалдуев и по отдельным аспектам представители Верховного Комиссара по землям и в центральном аппарате. Молотов несколько раз торопил, ссылаясь на требования Политбюро. Записка была готова и подписана 25 июня Соколовским, мною, Гречко и И.И. Ильичевым, значившимся послом в ГДР. Свет и тьма сменялись в окне кабинета, мы не спали целую неделю в этой сложной обстановке.
Каковы были ваши выводы?
Из дневника. Запись от 1.12.92. Все указывало на то, что события 17 июня были использованы западом в качестве «дня икс» для прощупывания штыком прочности режимов в СССР и ГДР после смерти Сталина. «День икс» сорвался, но мы отчетливо понимали необходимость тщательного исследования причин и характера путча. Молотов многократно требовал доложить об обстановке и наших выводах. Я поручил составить доклад об этом моим помощникам А.Г. Ковалеву, и А.И. Блатову. Сам же организовал расследование обстоятельств, лично допрашивал арестованных путчистов, принимал меры к нормализации обстановки и исправлению допущенных нами ошибок.
Не забуду допроса 19-летнего рабочего, которому я обещал свободу. (…) «Партия СЕПГ так далеко ушла от масс со своими новыми лозунгами, что мы перестали даже видеть ее на горизонте, перестали понимать смысл ее политики». Рабочего тут же отпустили, а его показания включили в доклад руководству.
Подвергалась критике работа В. Ульбрихта, ставился вопрос о его перемещении. Я также докладывал о роли Ширдевана. Доклад был снабжен картами, иллюстрациями, был объемом около 90 страниц машинописного текста. «У Семенова с пера течет», - завистливо заметил первый зам. министра иностранных дел А.Я. Вышинский. Уже на третий день после путча я ездил по городу и республике на открытой машине, сперва с охраной, а потом и без нее.
Молотов оценил в целом положительно наш доклад о событиях, заметив попутно, что «в вопросе об Ульбрихте Семенова повело вправо».
Что это значит? У кого же был перекос – у Вас или у него? И в какую сторону?
Из дневника. Запись от 13.12. 89. Еще в марте мае 1946 года, при референдуме в Саксонии, была попытка конфисковать все имущество бывших нацистов. Я спросил у Ульбрихта о причинах. «Есть такие настроения, но надо поправить». Отослали решение ночью. Нам ничего не сказали. (…)
Запись без даты. - К буржуазным деятелям у Ульбрихта был предвзятый подход. А они показали себя неплохо. Я предлагал поставить памятник Кюльцу. Ульбрихт заголосовал. На предприятиях у него вырывались лозунги, вроде: «Кто не с нами, тот против нас».
Из дневника. Запись от 13.12. 89. В вопросе о проверке и выдвижении «вождей» мы наделали много ошибок. В сущности, покинули почву ленинизма. Это мстит за себя и теперь.
То есть вы изначально были центристом, а Ульбрихт левачил? А что он был за человек?
Запись без даты. - Вальтер Ульбрихт был человеком действия. Он был в самой гуще работы коммунистических и антифашистских групп, руководил радиопередачами по другую сторону фронта, вел работу с военнопленными и считался среди наших «мотором партии».
Таким мотором он и появился в конце апреля 1945 г. под Берлином, приняв на себя функции руководителя инициативных групп коммунистов и антифашистов. Он был главным немецким деятелем по восстановлению жизни Восточной зоны, после земельной реформы провел по собственной инициативе большую работу по известкованию почв и подъему урожайности. Был ведущим функционером, объединявшим движение по воссозданию «производственных советов» (это была прямая линия опыта от до фашистских рабочих организаций). К Ульбрихту тяготели те, кто воссоздавал работу предприятий, торговли, транспорта, медицинской службы и т.д. Ульбрихт и Пик хорошо дополняли друг друга.
Характерно, что Вильгельм Пик приехал из Москвы в Берлин позднее, а 4 мая имел продолжительную беседу со Сталиным. Там были окончательно утверждены основные установки политики обеих партий, причем личная близость Пика и Тельмана сыграла в этом существенную роль. Приехав в Берлин, он возглавил компартию, стал душой объединения коммунистов с СДПГ и создания СЕПГ (21-22 апреля 1946 г.).
Каков был Пик?
Из дневника. Запись от 12.9.92. Вильгельм Пик – патриарх немецкого коммунистического движения. Он спокойно и внимательно следил, чтобы в партии сохранялось единство. И чтобы известная грубость в чертах характера и поведении Ульбрихта, - его прямолинейность и недоверие к интеллигенции, в том числе к таким ветеранам компартии, как Э.Буш, Ф.Кремер,… А.Зегерс, Б.Брехт, Эйслер и др., - не перерастали в извращение линии партии. При необходимости Пик и кулаком по столу ударял.
Я часто встречался с ним в официальной и домашней обстановке. Убежденность в победе над нацизмом жила в нем в самые тяжелые дни зимнего сражения под Сталинградом. Он был в разгар боев там.
Как председатель СЕПГ и позднее президент ГДР он олицетворял стремление к единству антифашистских демократических сил. Пик любил общаться с интеллигенцией, бывал на всех премьерах, понимал сферу искусства и культуры широко, не выделяя направлений, хотя у него дома не было ничего экстраординарного: простая, скромная, но очень чистая квартира, каких много в зеленом квартале Панков. Ко мне он обращался и по деликатным вопросам. Так, помню, он пришел с просьбой связаться со Сталиным и узнать его мнение: «Гротеволь объявил о своем намерении развестись с женой Мартой и жениться на своей секретарше Иоганне, которая ранее была замужем за секретарем нацистской организации предприятия, на котором работала Иоганна. В ПБ ЦК СЕПГ преобладает мнение – запретить Гротеволю развод, который может служить плохим примером в партии. И прекратить отношения с Иоганной, учитывая нацистское прошлое ее первого мужа».
Я высказал убеждение, что не надо вмешиваться в личные дела Гротеволя: «Если мы хотим, чтобы он работал так много и основательно, мы должны оставить ему свободу в его личной жизни. Марту надо хорошо обеспечить – выделить ей дом в Панкове, предоставить соответствующие льготы и т.п. Их дети уже взрослые и в опеке не нуждаются. Гротеволь – художественная натура (он окончил школу живописи), тонко чувствует все оттенки культуры и очень впечатлителен. Не надо мешать ему, ведь это крупнейший деятель социал-демократов. И насколько я знаю, Иоганна искренне увлечена Гротеволем. Мой совет: прекратить любое вмешательство в их семейные дела и не мешать Гротеволю».
Пик задумался и сказал, что он все же просил бы узнать мнение Сталина. Наутро у меня была телеграмма из Москвы: «Согласен с Вами». Я сообщил Пику об ответе. На этом все успокоились.
Расскажите о Гротеволе поподробнее.
Отто Гротеволь – человек высокоодаренный, искренний и убежденный, был, бесспорно, второй по значению фигурой в руководстве СЕПГ. Его душевные качества помогали сплочению и раскрытию талантов таких выдающихся деятелей из бывших социал-демократов, как О.Буховиц, Э.Мюккенбергер, О.Майер, Ф.Эберг, и многие другие. По земельной реформе у нас сразу установились очень тесные отношения. Гротеволь был очень интеллигентный и эрудированный деятель. Бывший во времена Веймарской республики министром социал-демократического правительства земли Брауншвейг, Гротеволь говорил на отличном немецком литературном языке (Hoch deutsch), зародившемся в его родных местах. Он обладал редкостным даром крупномасштабного политического и государственного мышления. К нему обращались из Западной Германии с предложениями перейти в состав руководства СДПГ на западе. Обещали высокое финансовое вознаграждение. «Они не понимают, что не все в мире продается и не все покупается. Наш идеал – социализм, и программа антифашистско-демократического строя отвечала моим основным убеждениям»
Гротеволь привлек к борьбе за объединение КПГ и СДПГ сильных и энергичных людей из руководителей Веймарской СДПГ – Бухвица и Эберта.
У меня сложилось впечатление, что Вилли Брандт был близок по взглядам с Гротеволем. Позднее его деятельность говорит сама за себя. Если бы СДПГ (западная) не была у власти в ФРГ, трудно сказать, как страна выглядела бы сегодня. В ХДС же еще со времен Аденауэра заметную роль играли реакционнейшие, в сущности, – реваншистские деятели. Даже Аденауэр старался держать их на дистанции от рычагов власти.
Советская печать упорно доказывала, что Аденауэр был чуть ли не врагом №1 для СССР. Так ли это?
Из дневника. Запись от 11.3.92. Аденауэра нельзя считать только политическим противником России. У него была иррациональная ненависть к русским. Всякое предложение, затрагивавшее Россию, он оценивал с единственной точки зрения: «А приемлемо ли это будет для русских?». Если нет, он был руками и ногами «за», а если приемлемо - старался подморозить или кастрировать такое предложение.
Долгое время такое отношение казалось необъяснимым, но сейчас раскрыты архивы, которые проливают свет на его позицию.
Характерно, что даже Дж. Фостер Даллас в последний период жизни резко изменил отношение к СССР и, уже больной, добивался улучшения отношений. Аденауэр же в письмах к нему и в воспоминаниях все время «доказывает» Далласу, что его мнение о сговорчивости России в немецком вопросе неверно, преждевременно и ошибочно.
Я имел недавно длительный разговор с сыном Аденауэра, который провел несколько дней у постели тяжело больного отца. В навязчивом горячечном бреду, тот метался, бормоча: «Ах, эти русские… Уж-жасно… Я вижу, – они заняли Кельн, и римские развалины. И вся Европа от Кельна до Страсбурга охвачена морем огня».
При встрече с Аденауэром де Голль говорил, что коммунизм в России пройдет, он не крепко там сидит, а Россия останется. И это громадное государство, с которым надо сотрудничать.
«Нет», - гремел Аденауэр. «Лучше пусть будут коммунисты, русские – это исконно агрессивная нация, они опаснее»…
19 ноября 1951 г. три командующих западными зонами – Клей, Франсуа и Киркпатрик заявили Аденауэру, что есть три условия урегулирования отношений западных держав с послевоенной Германией: граница Одер-Нейссе, урегулирование отношений ФРГ–ГДР и участие СССР в решении крупных дел ООН.
«Никогда!» - написано против этого места в архивных записях ближайшего советника Аденауэра Роббке. Аденауэр скрывал от бундестага эти разговоры с союзниками.
Позиция Аденауэра вытекала из его закоренелого убеждения, что лишь ремилитаризация Германии в союзе с НАТО в состоянии дать ей достойное положение в послевоенной Европе с перспективой нарастающего господства. Отклонение предложений СССР от 10 марта 1952 года и последующих уступок, например, в отношении возможности международного контроля над обще германскими выборами – фактическое тому доказательство.
Сейчас в соединенной Германии нет, как это ни странно, распространенного ревизионизма или русофобии. Граница Одер-Нейссе, судетский и другие вопросы – принимаются как утвердившейся и давно свершившийся факт. И многое другое улеглось. А нота 10 марта 1952 г. остается гвоздем в сапоге.
Я лично считаю, что нота точно отражала заинтересованность в установлении отношений с Германией, как страной хоть и капитулировавшей, но оставшейся на карте Европы, как государство крупное и потенциально сложное. Аденауэр сознательно извратил в бундестаге содержание советских предложений…
Каков был общий смысл политики СССР в отношении Германии?
Из дневника. Запись от 14.3.89 – На Западе распространено мнение, будто известные предложения Советского Союза 1952 – 1954 гг. о восстановлении единства Германии на миролюбивых и демократических началах, проведении общегерманских свободных выборов и выводе оккупационных войск с заключением мирного договора с Германией было неожиданной акцией. Но если вдуматься, то основные черты этого предложения были обрисованы уже на Московской сессии совета министров четырех держав в марте-апреле 1947 года. К сожалению, эти предложения не были рассмотрены с должным вниманием из-за все более углублявшейся линии западных держав на отход от Потсдамских соглашений.
Из дневника. Запись от 11. 3. 92. В позиции советской делегации были заложены основные элементы будущей ноты от 10 марта 1952, развивающей установки Тегерана, Ялты, Потсдама, всей работы по денацификации и демилитаризации в восточной зоне СВАГ и СКК.
12.10.89. К сожалению, вскоре после начала Потсдама и начала работы Контрольного совета[2], США (Трумэн и Бирнс), Англия, (Черчилль и др.) изменили политику, а персональный состав военных администраций был почищен от демократических элементов и лиц, поддерживавших линию Ф.Д. Рузвельта, Черчилля и Эттли. Это повело к так называемой холодной войне и конфронтации. В этой обстановке СССР продолжал линию на единство Германии на миролюбивых и демократических основах, стремясь добиться баланса интересов.
Я вспоминаю разговор в Кремле. Косыгин, Жуков, Соколовский и другие обсуждали вопрос, – входило ли в замыслы Сталина отчленение восточной зоны и ее переход на рельсы социализма. Общее мнение было, – нет, он не имел таких планов. Как же иначе можно было понять спешные темпы ликвидации в восточной зоне предприятий военной промышленности? Ведь на Московской конференции отмечалось, что к началу 1947 года в восточной зоне из 733 таких предприятий было ликвидировано 676. А в британской зоне было тогда ликвидировано лишь около 7%.
В мае 1949 года была принята Конституция Федеральной Республики Германии. Несмотря на протесты демократической общественности, а так же Правительства СССР, в сентябре 1949 г. в Бонне было организованно правительство ФРГ, что завершило политику раскола Германии, проводившуюся на протяжении ряда лет. А до того еще в апреле был введен «оккупационный статус» для западных зон Германии (от ред. по тексту подчеркнуто). Это создавало новое положение.
Линия Берия после смерти Сталина разрывала эту преемственную связь на объединение Германии.
Была ли целенаправленной политика на построение социализма в Германии?
Из дневника. Запись от 13.7.91. В обстановке производственного и общественного подъема в восточной Германии у некоторых товарищей закружилась голова. В конце июня 1948 г. в газете «Нойес дейчланд» (орган ЦК СЕПГ) появилась статья: «На повороте». Ее автор, переоценивая значение и глубину социально-экономических сдвигов в восточной зоне, выдвинул утверждение, будто общественные отношения в зоне характеризуются, как отношения в «в социалистическом обществе прогресса».
До меня дошло, что начальник Управления пропаганды СВАГ полковник Тюльпанов С.И. выступил на совещании актива СЕПГ с заявлением о том, что в восточной Германии происходит переход от антифашистско-демократического строя к построению социализма и «диктатуре пролетариата». Я потребовал объяснений Тюльпанова. Он признал, что допустил такие высказывания, и что он лично считает целесообразным заложить в сознании руководящих деятелей мысль о подобном развитии. Я довольно резко отчитал его, подчеркнув, что подобные заявления не могут делаться без решения ЦК ВКП(б).
Пришлось выступить в печати с развернутой критикой подобных настроений. Попытки перескочить ступени исторического развития, при том, что до 60% промышленной продукции зоны выпускали частнокапиталистические предприятия, а в области торговли частнокапиталистический сектор занимал преобладающие позиции, опасно дезориентируют трудящихся.
Какова была реакция СЕПГ?
Статья «На повороте» была подвергнута резкой критике в докладе Ульбрихта на пленуме Центрального Правления СЕПГ, а затем и в демократической печати Восточной зоны. Не берусь утверждать, но думаю, что последовавший вскоре отзыв полковника С.И. Тюльпанова из Германии и назначение его проректором Ленинградского университета был связан с этой историей.
Попытка опрокинуть взятую линию на строительство антифашистского демократического строя в зоне насторожила руководство СССР, ибо стало ясно, что она вольно или невольно сопрягалась с кампанией, ведшейся на Западе в пользу раскола Германии и Берлина.
Во всяком случае, дело имело продолжение.
В августе 1950 года, т.е. уже после образования ГДР, состоялся III съезд СЕПГ. С политотчетом выступил Председателя Партии Вильгельм Пик. Съезд принял решение о пятилетнем плане развития народного хозяйства ГДР: удвоение промышленной продукции, повышение зарплаты немецких рабочих и служащих, дальнейшее снижение цен, многомиллиардные вложения в немецкую промышленность и сельское хозяйство, громадные работы по восстановлению разрушенных городов и поселков, быстрое развитие культуры и народного образования. Стратегический расчет был на ускорение объединения германского народа на платформе единой миролюбивой демократической Германии.
Тем более непонятным для меня было отношение секретаря ЦК СЕПГ Вальтера Ульбрихта к решениям съезда и докладу В. Пика. Со ссылкой на то, что доклад был подготовлен Пиком в тесном контакте с советскими работниками (доклад, действительно, готовился в моем кабинете при участии начальника финансового отдела Малетина и других), он был издан ограниченным тиражом и фактически дезавуирован по линии работников аппарата СЕПГ. Я усматривал в этом нежелание Ульбрихта подчеркивать ведущую роль В. Пика в руководстве ГДР. Но дело было не только в субъективных мотивах.
Может быть, Ульбрихт исполнял «тайное» поручение Москвы?
Запись без даты. - Сталин придавал особое значение тому, чтобы была заметна активная позиция СССР в вопросе объединения Германии. Был взят курс на свертывание аппарата СВАГ (ликвидация комендатур, упрощение и сокращение аппарата СВАГ). По мере овладения функциями управления, в особенности в экономической, научной и технической областях, шла их передача немецким органам. Выдвигались талантливые хозяйственные руководители, такие, как Г. Рац, И.Лойшнер, Г.Ендерецкий, руководители СЕПГ приобретали знания и вкус к этой работе.
Я слышал недавно, будто было указание: «Если передавать власть, то с полным доверием и настоящую власть». В этом весь Сталин, благородный человек. Но мне – ни слова для ориентировки.
И какова была реакция на передачу власти?
Из дневника. Запись от 26.5.92. Линию на свертывание СВАГ и учреждение СКК Ульбрихт воспринял весьма своеобразно – на всю катушку. Дошло до того, что он дал указание по партии сверху донизу записывать все разговоры с советскими работниками и докладывать в ЦК, – чем интересовались, что спрашивали, что отвечали и т.п. Мы перестали получать информацию из земель и провинций. Это предвещало паралич всего аппарата СКК. Мне передавали, что тут сказывалось и то, что в Москве внимательно следили за развитием экономических отношений ГДР и ФРГ, чтобы не получилась зависимость от западногерманских монополий. Вопросами экономики занимался тогда лично В.Штоф, и он конспирировал объем отношений.
В начале 1952 года, при встрече у маршала Чуйкова, у меня состоялся довольно острый разговор с Ульбрихтом. Он уходил от прямого ответа. Я заметил, что подобные установки способны вести к накапливанию взаимного недоверия и антисоветским настроениям. Печка раскалялась. Я заметил, что позиция Ульбрихта мне кажется пронизанной национализмом.
«Грубо сказано». – Отозвался Ульбрихт. «Что же Вы хотите, чтобы я говорил Вам, что не думаю. Говорю, что думаю». А у меня было немало замечаний по поводу линии Ульбрихта. И после этого решил посоветоваться со Сталиным личным письмом. При последней встрече с ним в 1952 году я получил серьезные указания… Мои сомнения в линии Ульбрихта укреплялись, и поэтому я поднимал Ширдевана, а Ульбрихт его угробил.
Из дневника. Запись от 30.8.92. Ульбрихт хотел вести дело «по образцу ВКП(б) и Советского Союза». Но ГДР экономически и культурно была выше развита, чем СССР. И копировать наш опыт было неосмотрительно (что и показали события 17 июля 1953 г.) В записке «четырех»[3] было сказано о негибкости Ульбрихта, на что Молотов обронил реплику: «Семенова повело вправо». Но, по сути действий, которые проводились аппаратом Верховного Комиссара, главным было выправление ошибок советских и немецких органов с1945 по 1953 гг. И эта линия разделялась Молотовым, иначе он не пришел бы ко мне в Сочи в больницу, где я залечивал последствия автокатастрофы, и не спрашивал бы, кого я мог бы назвать в качестве преемника.
>Как Вы могли бы охарактеризовать Ульбрихта в последний год его жизни?
Из дневника. Запись от 31. 5. 64. Ульбрихт изменился, пожалуй, только внешне – лицо немного усохло и постарело. Но энергии по-прежнему много, хотя речь на приеме в Кремле он не подготовил и длинно импровизировал (это не его область), утомив всех. Он заметно впадает в рефлексию, порою непонятную. А его госплан Аппель смотрит в эти моменты на него так умильно и восхищенно, что даже неловко становится. Впрочем, этого можно было ожидать после «разоблачения уклонов». Лотта на седьмом небе – она стала общественной деятельницей и активисткой первого часа. Характерна надпись на венке у мавзолея: «В.И. Ленину. Вальтер Ульбрихт» (похоже на знаменитое «деду от внука»).
Какая политика проводилась по отношению к ГДР?
Из дневника. Запись от 31.5.64. Вчера впервые узнал, что Молотов был против распространения обязательств по Варшавскому договору на ГДР (и Албанию). И в этом он повторял Сталина, который хотел использовать ГДР как предмет борьбы, но не был уверен, что сможет удержать эту позицию. Значит, Берия вел ту же линию, но хотел только форсировать ее летом 1953 года. И провалился как раз на этом. Яснее теперь и линии, ведшие от Берия (и Кобулова) через ГДР-овских кагебистов на ликвидацию ГДР. Это была бы катастрофа! Конечно, я ринулся бы в драку за ГДР, даже рискуя своей жизнью, так как к семи миллионам солдат одну жизнь приложить, было бы вовсе не жалко.
Здесь был уже бой Никиты Сергеевича с наследством Сталина - с его Яго. Правда, в этом бою Молотов был на стороне Хрущева, и он собирал лихорадочно аргументы в поддержку ГДР, рассыпая мои записки членам ПБ с изложением аргументации. А для меня это был вопрос жизни, так как на этом поприще почти сгорел тогда.
Если бы не было 49-го и образований двух государств, наверняка история пошла по другому пути. Так что же: не было бы ГДР – не было бы восстания? Тогда надо начать с самого начала – с вопроса о единстве Германии. Так все-таки: должна была возникнуть одна или две Германии? Как этот вопрос решался лично вами?
Из дневника. Запись от 26. 2. 1966. – Менделевич сегодня рассказал мне, будто Н.А.Булганин отозвался обо мне в 1955 г., как об «опасном человеке, который неизвестно куда может привести со своей политикой в вопросе объединения Германии». С этим был связан, как он утверждает, и мой переход на Африку. Он сказал также, что Никита Сергеич относился ко мне с уважением, хотя и считал меня, по его собственному выражению, «слишком умником».
Привожу эти суждения лишь как слухи, в которых, может быть и не было достаточной доли истины. Во всяком случае, они, вполне возможно, отражает тогдашнее настроение в ЦК. Хотя мало кто в МИДе сделал так много (под флагом единства Германии) для образования ГДР и, следовательно, для германского «раскола», как я.
Во всяком случае, это подтверждает правильность моего решения в 1955 году перейти на Африку. Я так и ответил Менделевичу: «не будучи согласен во всем с поворотом, проделанным тогда в германском вопросе, я предпочел сменить область действия, так как понимал, что не смогу работать с полной отдачей при такой ситуации».
Из дневника. Запись от 20.8.91. В начале 1955 года я был назначен заместителем министра иностранных дел (германские дела, Ближний и Средний Восток).
Визит Аденауэра в Москву в 1955 году показал, - а я входил в правительственную делегацию при переговорах, - что ни Хрущев, ни Аденауэр не заинтересованы в воссоединении Германии. Установление дипломатических отношений между СССР и ФРГ было развито при визите в Бонн заместителя главы Советского правительства заключением соглашения о репатриации немецких военнопленных и соглашением по экономическим отношениям… Новая линия Хрущева в германском вопросе – два суверенных, независимых государства отвечала и экономическим интересам Советского Союза в ГДР, которая, по замечанию «Таймс», стала «механической и химической мастерской» СССР.
Шаг за шагом отходила линия Хрущева от прежнего курса на воссоединение Германии. И шаг за шагом нарастало несовпадение по важным аспектам политики СССР в Германии.
Давайте вернемся к 1953 году и событиям, предшествовавшим 17 июня. Сразу после смерти Сталина Вы внезапно исчезли из поля зрения германской прессы и из Берлина, чем дали повод к немалой шумихе. Так же внезапно Вы и появились, что послужило источником нового ажиотажа и спекуляций на тему будущего ГДР. Поговаривали о том, что при вас все будет как при Соколовском и что это к лучшему?
Из дневника. Запись от 21.10.91. Молотов рассказывал, про период, когда в 1953 году, после смерти Сталина, он вернулся в МИД. Пришлось обсуждать германский вопрос – какую политику проводить. (Молотов, как член ПБ, курировал Германию). Вернувшись в МИД, он вызвал меня из Берлина и предложил стать заведующим 3-им Европейским отделом, членом коллегии МИДа. «Вам не мала такая должность?» Я рассмеялся и поблагодарил за доверие. И тут разгорелась борьба внутри Политбюро вокруг политики в Германии. Молотов, не посвящая меня в перипетии этой борьбы, предложил написать записки в ПБ по различным аспектам германской политики. Вскоре обнаружилась особая линия Берия по всему комплексу дел внутренних и международных. Когда был жив Сталин, я не припомню случая, чтобы Берия подавал голос по международным вопросам, в том числе по Германскому. А тут…
Из дневника. Запись от 11.3.92. Мне же отводилась в завязавшемся столкновении роль Kanaiarbeiter, который во тьме и холоде подземелья пробивает туннель. Полагая, и не без оснований, что за нами следят агенты Берия, мы принялись сочинять (консультируясь начальником Генштаба маршалом В.Д. Соколовским) записки в обосновании позиции Советского Союза по германскому вопросу. Их то Молотов рассылал за моей подписью членам Политбюро. «Что это вы важничаете, неожиданно обратился ко мне Хрущев. Вы подписываете записки своей фамилией, а должны указывать, что писал зав. 3-м Европейским отделом МИД СССР». Я почувствовал некое отчуждение позиций, но против такой поправки, естественно, замечаний не имел. Молотов продолжал рассылать эти записки, а потом поручил подготовить проект постановления Политбюро по германскому вопросу.
Во второй половине мая 1953 года состоялось заседание Политбюро. Его открыл Н.С. Хрущев. – «Переходим к обсуждению германского вопроса. Слово имеет товарищ Берия». Лаврентий неторопливо, как хозяин, вынул из бокового кармана бумагу и, одев очки, стал читать свой проект. Он, естественно, в корне расходился с тем, что было в моем кармане. – «Ну, что же товарищи, примем предложение Лаврентия Павловича», - заключил Хрущев. Молотов дал за спиной мне знак молчания. «Принять, принять», зазвучали голоса.
Как ошпаренный, я вернулся в МИД, но по принятому тогда неписаному правилу, Молотову вопросов не задавал. Встал вопрос о ликвидации Советской Контрольной Комиссии в Германии и учреждение поста Верховного Комиссара. Я возражал против названия, имевшего, как мне казалось, колониальный оттенок. Но мои возражения министр отвел саркастически: «Упал намоченный», переиначил мое контрпредложение Вячеслав Михайлович. В конце мая он вызвал меня и в присутствии своего первого зама А.А. Громыко первым делом заявил: «Принято решение учредить пост Верховного Комиссара СССР в Германии». Я только выпучил глаза. «На пост Верховного Комиссара назначить Семенова Владимира Семеновича». От неожиданности я буквально нырнул под стол. Молотов и Громыко рассмеялись, но мне было не до смеха не только по названию поста, которое имели уже представители западных держав, но и потому, что мне предстояло выполнить «новый курс» по решению, предложенному Берия.
Каковы были функции Верховного Комиссара?
Без даты. Когда я был назначен Верховным Комиссаром СССР в Германии, Молотов предложил мне представить проект предложений о функциях. Он несколько раз возвращал проект, а в заключении неожиданно заявил, что не будет посылать документ на ЦК, ибо я сам понимаю, что и как нужно делать, а потому нет надобности в их утверждение.
Когда Вы вернулись в Берлин?
Из дневника. Запись от 21.07.91. Я вернулся 10 июня 1953 г. и застал тревожную обстановку в ГДР. С марта 1953 г. в мое отсутствие были поспешно приняты меры по «режиму экономии» в ГДР и повышении норм выработки рабочими на 10%. Были снижены расценки, ликвидирован ряд льгот рабочим и служащим на предприятиях, особенно крупных. Были упразднены, например, льготы для многодетных семей, проездные льгот на железнодорожном транспорте, добавку за выслугу лет и т.п. Никакой обоснованной разъяснительной работы среди населения проведено не было. «Новый курс» вызвал понятное недоумение и среди руководства ГДР. Недовольство и нараставшее экономические забастовки по стране соединились и с кризисом вверху, где выявились очень крупные расхождения по этому курсу.
Я не знал о подоплеке решения ПБ и, естественно, старался убедить руководителей ГДР в необходимости «изменения курса».
Представители советских и местные организаций буквально бомбардировали Карлсхорст и ЦК СЕПГ все более тревожными сообщениями. Поступавшие материалы говорили об ухудшении настроения населения. Плохую службу сослужило строптивое и своевольное поведение главы СКК маршала В.И. Чуйкова. Не в пример Соколовскому Чуйков еще до моего временного отзыва в Москву стал увлекаться химерами. Он стремился уменьшение влияния Политсоветника и утвердить своею полную власть.
С образованием СКК на смену Соколовскому пришел Чуйков. Была ли разница?
Из дневника. Запись от 11.3.92. Назначенный[4] Председателем Советской Контрольной Комиссии в Германии после перевода в Москву Соколовского Чуйков дошел до того, что начал обсуждать в окружении единомышленников необходимость создания в районе острова Рюген (ред. Rügen) новой базы советского военно-морского флота, что потребовало бы немалых трудов по сооружению прохода к базе через сухопутье и самих сооружений для базы. Я выразил свое несогласие с этим проектом, заметив, что у СССР имеется достаточное количество военно-морских баз в Прибалтике и у Ленинграда. А накладывать на ГДР и на СССР новые расходы непосильно. – « Ты ничего не понимаешь в военных делах»,- вспылил Чуйков. – «А ты, я вижу, плохо разбираешься в экономике и политике государства», - напустился я на расшалившегося в воображении маршала. Проект базы, естественно, провалился, что не способствовало согласию между нами.
Из дневника. Запись от 21.3.92. С приходом Чуйкова пошло самодурство и самая обыкновенная дурость. Не по Сеньке шапка. Начарм отличный, начфлота слабее, главнач.[5] – не годится. Много скандалов за короткий срок.
Реорганизация советских органов в ГДР[6] означала отзыв маршала Чуйкова на родину.
Что же происходило в это время в Германии?
Из дневника. Запись от 11.3.92. Но тревожные сигналы в полосу междоусобицы «нового курса» привлекли наше внимание. Я пригласил к себе нового командующего советскими войсками в ГДР маршала А.А. Гречко и рассказал ему о поступающих сигналах. Советские войска оказались в это время на летних полевых учениях, и было решено отозвать их в городские гарнизоны. 14 июня 1953 г. на массовом собрании в Фридрихштадпаласте возникли беспорядки, и часть присутствующих пыталась прервать выступление Отто Гротеволя. А затем часть участников заседания присоединилась к собравшимся вокруг здания жителям Берлина, в том числе из западных секторов, и устроила демонстрацию неподалеку от здания советского посольства на Унтер ден Линден, которую мы могли наблюдать из окон посольства. Демонстрации произошли и в западном Берлине.
Наши донесения о положении были серьезно восприняты советским руководством.
Предлагалось направить в Берлин в качестве представителя Политбюро ЦК КПСС Л.П. Берия, но он категорически отказался и представителем к нам прибыл маршал Соколовский. Еще до этого маршал А.А. Гречко принял решение ввести в восточный Берлин советские танковые и артиллерийские соединения и поднять на западных границах ГДР советскую боевую авиацию. Далее произошли известные события путча 1953 года.
Об этом Вы уже рассказали выше. Коль скоро вы упомянули Берия и его «новый курс» - что из этого вышло?
Берия, ставший министром госбезопасности, направил по своей линии в Берлин первого заместителя Гоглидзе и брата другого первого заместителя А.Кобулова, начальника архипелага ГУЛАГ. Как выяснилось потом на собраниях партактива сотрудников КГБ в Берлине, они имели поручение собрать материалы о том, что организаторами путча 17 июня были маршал Чуйков и Семенов. Но не получилось.
А ведь Вас считали чуть ли не резидентом МГБ в Германии. Так ли это?
Из дневника. Запись от 1.12. 92. С органами Министерства внутренних дел у меня, как и у Жукова, Соколовского, Молотова, были враждебные отношения. Даже территориально они располагались в отдалении от Карлсхорста и докладывали свои дела прямо Берия, но от политических процессов воздерживались, зная наше строго отрицательное отношение к этому. Это чуть не стоило мне жизни, а Жукову и впоследствии Молотову стоило опалы со стороны Сталина.
Вам пришлось лично арестовывать Кобулова и Гоглидзе. Как это происходило?
25 июня пришло указание – арестовать Гоглидзе и Кобулова и доставить в Москву. Я позвонил Гоглидзе и просил подъехать ко мне: «Есть важные дела». Гоглидзе быстро явился. Когда он вошел в кабинет, за ним последовали два офицера с револьверами на изготовке. Маршал Соколовский прочитал ему: «Согласно решению объявляю Вас арестованным». Глаза у Гоглидзе забегали, когда его повели через комнату отдыха под сильной воинской охраной. С А.Кобуловым было сложнее. Мы прикидывались друзьями, как было прежде. Но Кобулов, видно, что-то пронюхал… «Я пытаюсь соединиться с Москвой, но связи нет. Дозвонюсь и подскочу». – «У меня связь работает, приезжай и звони, куда хочешь, Амаяк». Прошел час, и он явился. Повторилось, что было с Гоглидзе. Но Кобулов был, видно, трус. Он упал в обморок и его унесли на руках из кабинета.
Из дневника. Запись от 5.9.90. «Да, это я помню, - говорил мой младший помощник того времени Б. Хотулев. «Ведь мы приготовили и комнату с решетками для арестованных замов Берии. Не пригодилось, увезли на машинах. На Москву. На расстрел»…
Из дневника. Запись от 1.12.92. 26 июня мы вылетели с Соколовским на пленум ЦК по делу Берия, а в заднем отсеке под сильной охраной были заперты арестованные из высшего эшелона КГБ.
Какие меры были приняты для нормализации ситуации в стране?
Из дневника. Запись от 12.10.89. Вместе с руководством СЕПГ (В.Пик, В.Ульбрихт, О.Гротеволь и другие) мы понимали, что корень наших бед был в том, что мы на какое-то время разомкнулись с рабочим классом. И он, а не фашисты (хотя действовали рядом и они), вдруг встал во всю свою исполинскую силу и показал нам, что шутить с собой он не позволит. А.Г.Ковалев рассказывал мне о звонке Берия в дни путча, когда тот бросил фразу, что Семенов, мол, «жалеет оружие». Мы не «жалели» оружия, а с самого начала событий понимали, что оружие и репрессии – это не путь к восстановлению доверия рабочего класса, что путь - в исправлении крупных ошибок, которые мы (т.е. руководство СЕПГ и советские военные власти) допустили в отношениях с рабочим классом. И мы быстро поотпускали из тюрем задержанных рабочих, активно участвовавших в волнениях, оставив под следствием только неразоружившихся эсэсовцев и фашистов, имевших связи с западными диверсионными центрами.
Ожесточения не произошло, но крупнейшие заводы ГДР – «Бунаверке» и «Лейнаверке» еще три месяца продолжали забастовку. Мы послали под видом рабочих моих помощников А.И.Блатова и А. Авалдуева, которые отлично знали немецкий языки, чтобы они в самой гуще наблюдали и по условленному каналу докладывали о развитии положения. Тоже делали, мне кажется, и руководители СЕПГ. Так мы узнавали о нуждах рабочих и опять-таки, от имени партии, от низовых партийных работников проводили их требования в жизнь. Это круто изменило обстановку, и уже спустя три месяца, 7 октября – в праздничный день образования ГДР, руководители СЕПГ вместе с руководителями других антифашистских демократических партий и организаций стояли на трибунах сотнетысячелюдной демонстрации, проходившей под лозунгами СЕПГ.
Тем временем мы разглядели свои невольные и вольные, давние и последнего времени ошибки и в меру возможностей (а трудности были тогда еще очень велики) выправляли их. Мы увидели, что проводившийся с мая 1945 года курс – «равная оплата за равный труд» – был политически неточным и непонятным, практически неприемлемым для кадровых рабочих крупных предприятий, вроде «Бунаверке». И что монополии платили этим рабочим повышенные заработки, давали и всякого рода надбавки (оплачивали транспортные расходы от дома до места работы – в виде надбавок, а не прямо, давали надбавки по количеству детей, за сверхурочные, за стаж работы и, следовательно, по возрасту и т.п.).
Все это пришлось выправлять делом. И политическое положение стало резко улучшаться. Когда 7 октября 1953 года была проведена стотысячная демонстрация, руководители страны и антифашистских партий стояли без защиты. Нам с Гротеволем надоело торчать на трибунах и мы отошли далеко в сторону, где было много людей. Постепенно нас стали окружать шумно приветствовавшие Гротеволя люди. Маленькая его охрана не могла противостоять натиску энтузиастов. Гротеволь стал задыхаться. Меня никто в лицо не знал, я выскочил из сжимавшегося кольца и приказал послать усиленный наряд. Гротеволь смеялся, хотя, как и я, понимал, что тут могла быть и организованная провокация…
Все происходящее побудило еще крепче нажать на исправление каждой отмеченной ошибки. Пришлось пересмотреть расходную статью бюджета Республики.
Через год после путча Вы исчезли из Берлина? Почему?
К лету 1954 года было ясно, что положение выправилось. И я уже подумав о том, как бы сменить работу. Автомобильная авария в Карлсхорсте в сентябре 1954 года положила конец моим размышлениям, и я с переломом левой ноги и челюстей был доставлен в московскую больницу. Мне сложно объяснить, почему Конрад Аденауэр просил Никиту Хрущева назначить меня советским послом в Бонне. Я слезно просил Хрущева не делать этого, указывая, что есть молодые, хорошо знающие Германию дипломаты, которые могут за это взяться, такие, как Валентин Фалин, Анатолий Ковалев, Борис Бацанов…
Спустя четыре месяца четыре вышло постановление о моем назначении заместителем министра иностранных дел СССР. В этой должности я проработал 23 года.
Однако Вы все же стали послом в Бонне.
Запись без даты. - Жизнь вернула меня на круги своя в1978 году, на этот раз в Западную Германию. Политический климат был холодный, порой ледяной. Но в области экономики, научно-технических и культурных отношений Германия и Россия оставались на карте, как два великих соседних государства. Государственные интересы требовали развития этих отношений. Тут помогла и современная живопись. Будучи достаточно известным собирателем современного изобразительного искусства, я нащупал каналы связей: Антонина Гмуржниская, Петер Людвиг, Кристианс, Л.Шпег и др.
Германия обладает интересной особенностью – тут нет единого культурного центра. Порой даже маленький заштатный городок (не говоря о крупных) – оригинальный культурный центр. В 1982 году в Дюссельдорфе мы организовали выставку Малевича. Я, естественно, выступил на открытии. И получил в связи с этим раздраженные отклики в прессе и письмах: «Вы сталинист и марксист, а пытаетесь здесь через Малевича выдавать дела в другом свете. Это лицемерие, вы не такой». Но это было забавно, не больше того. Им была неизвестна острая борьба вокруг живописи в СССР. Выставка была устроена вопреки отчаянному сопротивлению секретаря ЦК КПСС по идеологии М.А. Суслова, который запретил ее показ в Берлине. Выставка сделала тогда большое дело, и доказала, что культурные каналы очень важны[7].
У Вас были плохи отношения с Сусловым?
Запись без даты. – (…) Суслов даже поставил вопрос о моей коллекции («не то собирает») на заседании Политбюро. Но Брежнев коротко оборвал обсуждение: «А кто будет вести переговоры SALT[8]?»
А на вопрос Суслова «Как вы смеете, занимая такой пост, выступать в защиту формалистов?!», ответил, что «с удовольствием». Пробивать дорогу новым направлениям в искусстве и в культуре было трудно в любые времена. Доходило до смешного.
В Бонне мне как-то сообщили, что композитор Шнитке не сможет приехать на концерт в Германию (раз в 4 года бывают серии концертов мировой камерной музыки, Шнитке был центральной фигурой в том году). Обозлившись, я закатил ругательную телеграмму в Москву. Композитор рассказывал потом, что его разбудили ночью и приказали вылететь в ФРГ без промедления.
Его рассказ напомнил мне об еще одном эпизоде в послевоенной Германии. Ко мне тогда пришли с предложением об аресте дирижеров Фуртвенглера и Караяна – оба, мол, члены имперского совета при Гитлере. «Они были украшением в короне Гитлера. Пусть будут украшением в короне СВАГ. И не задерживайте – пусть едут куда захотят».
То есть и в послевоенной Германии Вы занимались вопросами культуры?
Из дневника. Запись от 12. 10. 1989. В начале 1948 года В.Д. Соколовский поручил мне разработать проект документа о немецкой интеллигенции и национальной культуре. «Это сложный вопрос, говорил он, - и придется поработать над ним долго. Вы понимаете его значение – и практическое, и принципиальное. Привлеките побольше немецких деятелей, знающих дело не понаслышке, а из собственной жизни. Используйте опыт Советского Союза. Обдумайте теоретическую сторону. Будем обсуждать с Вами по мере вызревания».
С очень узким кругом людей из аппарата Политсоветника мы приступили к работе. Обсудили проблему с В. Пиком, О. Гротеволем, В. Ульбрихтом, посоветовались с П. Ванделем, И. Рау, Б. Лейшнером, близкими друзьями из интеллигентной среды.
Zusammenfassend вся идея выражена в названии документа: «О сохранении и развитии немецкой национальной культуры». Проводилось бесчисленное множество совещаний с привлечением всех слоев интеллигентской среды. Все фиксировались не только письменно, но и на пленки, для последующего прослушивания и выявления «тонкостей», которые помогали решать насущные проблемы.
Выкристаллизовывалась и прагматическая сторона: если не принять мер по действительному улучшению положения, многие нужные специалисты и ученые уйдут на Запад. Следовательно, требуются финансы. Пришлось совещаться и с финансистами, с теми, кто ведал бюджетом.
При встрече с ведущими инженерами крупных заводов Магдебурга поражало уже начало. Пришли официально одетые, при всем ироническом параде, застегнутые на все пуговицы молчаливые люди. Интермедия замечательная. Пришлось расспрашивать, шутить, крутиться вокруг да около. Помаленьку разговорились, были очень неприятные моменты у некоторых, враждебные замечания. Но и очень тем самым полезные. Ведь в калейдоскопе мнений всегда есть оттенки, а истина складывается не из одной, а из множества идей. Кто бывал в высоких горах, знает, что в грозе внизу молнии бьют не только сверху вниз, но и снизу вверх.
Сейчас существует немало домыслов о возвращении трофейных музейных ценностей в Германию. Расскажите, как мы возвращали сокровища Дрезденской галереи?
Из дневника. Запись от 2. 3. 92. Милютенко говорил, что мне надо обязательно выступить в немецкой печати с опровержением сообщений, будто мы держали ценности Дрездена в Эрмитаже в очень дурном состоянии и потом откупились ими, вернув дрянные и попорченные вещи в ГДР. Это клевета сознательная. Я был в ставке Конева (Дрезден), когда в мае 1945 наши офицеры нашли в штольнях ящики, подготовленные гитлеровцами к взрыву. Картины направили в Москву, где их реставрация (ИЗО) шла под руководством П.Д.Корина. И скульптуры музея Пергамон тщательно хранились в Эрмитаже, я видел их сам там в отличном состоянии.
В 1955 году (по моей инициативе еще двухлетней давности) было принято решение о возвращении всех дрезденских сокровищ в ГДР. И только после этого решения собрания были показаны нашему населению. Были огромные очереди, общее восхищение. Но когда намекнули Гротеволю, что в знак благодарности надо бы оставить хотя бы «Шоколадницу» Лиотара, намек был оставлен без ответа. Что вызвало раздражение среди художественной интеллигенции Москвы по поводу неблагодарности, проявленной немецкой стороной. Но мы вернули все ценности по описям.
У нас преобладали политические соображения. В отличие от западных зон, Сталин еще в июне 1945 г. отдал строжайший приказ, воспрещавший вывоз художественных ценностей и имущества из советской зоны Германии в СССР. Приказ строго соблюдался под надзором чекистов на аэродромах и в КПП. А на просьбу одного генерал-майора разрешить ему вывезти какое-то мебельное барахло, он ответил резолюцией: «Разрешить майору такому-то вывезти вещи». Разжалованный генерал-майор вряд ли был рад этой милости.
На Западе Вы были известны как Советский меценат, покровитель неофициального советского искусства и обладатель богатейшей коллекции живописи. С какого момента у Вас появился интерес к изобразительному искусству?
Из дневника. Запись от 10. 3. 1967. Был в поездке в Варшаве и Берлине с консультациями по договору о нераспространении ядерного оружия. Навестил скульптора Кремера в его мастерской. Он встретил меня приветливо и с радостью. Разговор зашел о Брехте – близком друге Кремера. Я заметил, что знал Брехта, и он бывал у нас дома. «Я слыхал об этом от Брехта», - сказал Кремер. «А что Вы слыхали – плохое или хорошее?» «Плохого не слыхал, но и хорошего тоже не слыхал», - ответил прямо Кремер. «А все-таки?» «Да он рассказывал, как Вы показывали ему папку с литографиями картин советских художников времен войны. «Картины были слабые, но мне не хотелось огорчать его, и я молчал. Но Семенов все продолжал восторженно хвалить, как нарисовано оружие, как здорово, что били фашистов и пр. И я понял, продолжал Брехт, что его интересует не живопись, не искусство, а само оружие, то, что било фашистов. И мне стало легко. С этим я был согласен. И я повеселел», - тут засмеялся и Кремер, а за ним и я. Конечно, я ни черта не смыслил в искусстве, но и не понимал того, что творится на душе у Брехта, а тот сначала огорчался, а потом повеселел, так как политически все было в порядке.
Теперь я припоминаю, как жена Брехта – Елена Вайгель – пыталась спорить со мной о чем-то, а Брехт ее успокаивал: «Погоди, дай сказать ему». И внимательно слушал, и снова молчал, думая, видно, о своем…
Заготовка к речи на открытии выставки коллекции В.С. Семенова в Минске. Запись датирована 9.79. К собиранию картин меня подтолкнул всемирно известный профессор А.Л.Мясников. В середине 1947 года из-за переутомления и бессонных ночей меня мучили серьезные боли в сердце. Обследовав на всех доступных тогда в мире аппаратах (Институт кардиологии СССР Мясникова располагал всем, что было тогда нового в мире), он заявил, что я здоров, но не умею отдыхать.
Мясников показал свое личное собрание российской живописи с древних времен до 20-х годов и начатков новых неофициальных направлений. И я начал собирать с небольших картинок Переплетчикова (почему-то все начинавшие собиратели начинали с Переплетчикова). Потом направление интересов стало меняться, я появлялся в ателье художников так называемого «соц. реалистического направления». Конечно, из них брал более талантливых, хотя и насквозь «коррумпированных маэстро», вроде В.И.Мешкова, Манизера, Вучетича, позднее Нисского, Н.М.Ромадина и т.п.
Но потом стал стихийно смещаться в сторону более изысканных мастеров рубежа веков – передвижников Киселева, Репина, Туржанского, Сомова… Одного Левитана, маленького, но удаленького (15:10), подарил посол В.М.Фалин. (…)
Но потом настроение изменилось и все это собрание (ред. за искл. Левитана) я уступил моему другу, бывшему послу СССР в ФРГ А.А. Смирнову рублей за 200-300. Добавив к этой сумме еще пару сотен мы купили только одну картину – Фалька… И пошло - поехало… (…)
Из дневника. Запись от 15.9.67. У нас теперь в доме целая галерея. И долгов 2300 рб. Финансовое положение получается трудное. Потихоньку платим. Но они скорее растут, чем сокращаются, из-за нашей оргии коллекционирования.
Как соотносятся искусство и политика? Ведь судя по тому, что вы общались со многими выдающимися представителями культуры – (Шагалом, Павлом Кориным, Эрнстом Неизвестным, Краснопевцевым, Надей Леже, Лемешевым, Черкасовым, Юлианом Семеновым, Шатровым, Шостаковичем, Рихтером, Ростроповичем, Павлом Кузнецовым, Тышлером, Анной Зегерс, Твардовским, Чуковским, Константином Симоновым и многими другими – выберите сами) – связь существует. Неужели только «из любви к искусству»? И много ли у было возможностей, которые Вы упустили?
Запись без даты. - Искусство и политика – вроде бы мало совместимые области. Но это только при формальном отношении к искусству.
Из дневника. Запись от 5.9.90.8 ч. 50м. – Читаю Г.Белля. Картины жизни немцев второй половины войны. Это описание надо бы помнить и нам, и немцам. Я, приехав в Бонн, имел намерение встретиться с Беллем, занимавшим недружественную по отношению к нам позицию. Он не отвечал мне полгода, а потом прислал согласие. Но дела завертелись, и я так и не встретился с этим очень оригинальным и крупным писателем.
Много таких пробелов в жизни бывает. И жаль, и ничего не поделаешь после.
Запись без даты. - Ю.Харген рассказывал, (Kubsthalle Russel dorf):«Вы произнесли очень интересную речь на выставке Эйзенштейна. Вам пытались помешать поляки. Вы остановились и, переждав спокойно, продолжали. А потом вас спросили куда пойдете: «Церемониал или к художникам?» «Конечно, к художникам». Это понравилось. В кругу художников вы говорили только с Бойцем, другие даже слова не промолвили. Бойц горячо доказывал свое». Потом мы с Ликой жалели, что не пошли в его ателье. Но мы тогда не понимали его творчества, не хватало знаний.
Из дневника. Запись от 5.9.90. 19ч. 35м. – Когда я был студентом, мне запомнился совет немецкого профессора, - «Если человек всю жизнь будет читать книги, он не сможет прочитать больше 5 тысяч. Поэтому надо выбирать для чтения только самые лучшие или наиболее полезные книги».
И завет композитора Роберта Шумана: «Ты не должен слушать плохую музыку. Ты не должен играть плохую музыку. Ты должен убить плохую музыку».
17 июня 1953-го. Сложно это – сколько людей столько и мнений. Причем диаметрально противоположных. И каждый уверен в своей правоте.
Из дневника. Запись от 20. 11. 1966. История вообще покрывается легендами много позже, а непосредственными участниками она воспринимается как нечто обычное и даже утомительное. Помню, как во время Потсдамской конференции многие умирали от желания выспаться, так как не спали по несколько суток. С.П. Козырев засыпал прямо в кресле в секретариате Молотова.
Из дневника. Запись от 12.10.89. Позади другая жизнь. Со скрипом отворяются ставни прошлого. Привыкнув жить злобою дня, я с затруднением обращаюсь к жизни моего поколения. Но жребий брошен. Я должен писать обо всем, как было, ибо прошлого не переписать, оно не подвластно человеку. Но в прошлом есть уроки для настоящего и будущего. И есть масштабы мировой истории, которые нельзя переделать, хотя и трудно о них писать в сегодняшние времена.
Несколько слов в завершение
Из дневника. Запись от 23.8.90.16 ч.00 м.
Погода меняется – скверная. Голова дурная. Настроение плохое – это скверно. Мне нельзя быть таким эмоциональным – второй приступ и кончится моя активность. А ведь есть много в рукописях и записях и дельного, нужного для партии. Только никак не сколочу все вместе в короткое нужное, емкое слово… Мысли расползаются, как тараканы.
Пойду гулять. Хотя бы на часок. Не плакать же в подушку, как в Берлине при падении ГДР… Нет, не плакать!
Примечания[1] Все материалы взяты из личного архива В.С. Семенова.
[2] Контрольный совет 4-х держав—победительниц по управлению Германией.
[3] См. выше – отчет подписанный Соколовским, Гречко, Ильичевым, Семеновым по событиям 17 июня.
[4] В 1949 г.
[5] Главноначальствующий
[6] Упразднение СКК.
[7] Личная коллекция советского посла была представлена немецкой публике трижды: 1980 г. - Кельн; 1984 – Эслинген; 1984 – Майнц.
[8] ОСВ1 и ОСВ2