Лященко В.В.
Упрямая леди Астор, или подлинная жизнь Ирской коммуны
Владимир Ульянов по кличке "Ленин" очень не любил русский народ. Говорят, в юности он отравился ядовитыми грибами и оттого стал таким жестоким и хитрым. А может, кровь разных народов и приобретенный в многолетней эмиграции космополитизм сказывался… Как бы то ни было, великороссов он презирал ("Русский человек - плохой работник по сравнению с передовыми нациями", "… талантливый, но ленивого ума") и оттого именно на них решил провести чудовищный эксперимент, помня слова Бисмарка о том, что для социализма нужно выбирать такой народ, который не жалко.
Но дела по строительству нового общества после окончания гражданской войны не заладились. Упрямые русичи упорно не поддавались на зазывные лозунги о будущем рае, а хотели нормально жить и трудиться на своей земле, благо она была, как и в древности, "велика и обильна".
Чувствуя недостаток в кадрах, ленинское руководство пошло даже на амнистию всем рядовым участникам белого движения. Декрет ВЦИК от 3 ноября 1921 года призвал всех прощенных вернуться в Россию, да желательно быстрее.
Надо заметить, что за несколько послереволюционных лет Россия потеряла от 1,5 до 2 миллионов своих граждан, бежавших от большевиков за рубеж. Цифра эта выглядит весьма впечатляюще, если вспомнить, что за предшествующие 87 лет (с 1828 по 1915 годы) из России эмигрировали в общей сложности 4509495 человек.
Поначалу обман удался на славу. Опьяненные радужными мечтами о вековом красно-белом примирении, тысячи солдат армий Деникина и Колчака, Врангеля и Юденича с семьями возвращались на Родину. Только в год амнистии, в 1921-м, в Советскую Россию вернулось 120 тысяч беженцев. Но, как вскоре выяснилось, красные ничего не забыли и никому не простили: начались репрессии. Поток желающих вернуться стал ослабевать, пока и вовсе не превратился в жалкий ручеек: за последующие 10 лет (1921-1931) в Россию вернулось всего лишь 60 тысяч человек. А сначала 1930-х годов лишь единицы осмеливались пробраться под "железным занавесом" с запада на восток.
В разгар реэмиграционной горячки в СССР стали возвращаться и далекие от политических баталий люди - крестьяне, уехавшие из царской России в поисках лучшей доли, преимущественно в Америку. Прослышав, что в стране Советов дают землю и возможность свободно работать на ней, в советскую миссию в Нью-Йорке и к ее руководителю Л.К. Мартенсу стали обращаться сотни желающих вернуться домой крестьян.
Ленин со свойственной ему стремительностью ухватился за это движение. Он и отдел промышленной эмиграции при ВСНХ (Высший совет народного хозяйства) задумали реализовать грандиозный план "насаждения в России, по возможности в каждом уезде, большого числа сельскохозкомунн.., долженствовавших служить примером культурного ведения хозяйства для отсталого (вот опять русофобия!) русского крестьянства".
В приветственном письме Обществу технической помощи Советской России (ОТПСР) от 10 августа 1921 года он советует "русским американцам" брать с собой продовольствие на два года (!), одежду, быть готовыми к трудностям и лишениям… Особо рекомендуется "не забывать нервозность голодных и измученных русских рабочих и крестьян… и всячески помогать им.., чтобы победить недоверие и зависть". И вот, несмотря на объективные трудности, несколько десятков коммун прибыли в 1922-1923 годы в Россию.
22 апреля 1922 года одна такая коммуна получила в аренду земли бывшего совхоза "Ира", что в Кирсановском уезде Тамбовской губернии. Раньше они входили в состав культурного хозяйства князей Оболенских, но после революции и гражданской войны от некогда крупного поместья остались лишь дымящиеся головешки.
Местное население встретило переселенцев настороженно. Пережив ужасы оккупации края в ходе кровавой ликвидации "антоновщины" (а Кирсановский уезд был одним из центров крестьянской войны), оно с недоверием смотрело на нарядно одетых "американцев": "Что это за господа приехали?"
Со временем, придя ко мнению, "что помещики, то и они", крестьяне стали попросту выживать пришельцев: воровать инвентарь, портить машины, сожгли сарай и конюшню. Помня о наставлениях Ильича, коммунары поначалу старались жить дружно. Помогали окружающим, чем могли: делились продовольствием (и без того скудным), материалами, фуражом. Но со временем, поняв, что помощь эта превратилась попросту в подачки и разоряет коммуну, прекратили это дело (с 1925 года). Особенно раздражало местных крестьян стремление коммунаров сохранить в целостности хозяйственный инвентарь и машины: уж очень это им напоминало помещичьи времена. За недолгие годы советской власти отношение к чужой собственности разительно переменилось: крестьяне привыкли грабить и делить добро, а что нельзя украсть или разделить - жечь и ломать.
Подписав обязательство, составленное лично Лениным, реэмигранты стремились "работать с максимальным напряжением и с наибольшей производительностью труда и дисциплиной, превышающей капиталистическую норму, ибо иначе опередить (!) капитализм и даже догнать его Россия не в состоянии".
И работа закипела. За три года коммунары построили два двухэтажных дома, клуб, школу, водяную мельницу, лесопилку, механическую, деревообрабатывающую, сапожно-шорную и портняжную мастерские, отремонтировали скотный двор, конюшню и целый ряд подсобных помещений.
Активно используя тракторный парк, купленный на привезенные из США деньги (10 тысяч долларов), коммунары добились невиданных в этих краях урожаев ржи по 14,4 центнера с десятины (соседние крестьяне собирали по 5,3 центнера).
Быт первых коммунаров был невероятно тяжел: ночевать приходилось летом в палатках, зимой - в полуразрушенных домах, по 15 человек в одной комнате. Питались скудно: мяса и молока не было, обедали в четыре очереди по 60 человек в столовой, индивидуально коммунар ничего есть не мог (разве что под одеялом), ибо пищу выдавали только на общую кухню; чай был всегда почему-то холодный.
Главный закон коммуны гласил: "Каждый работает по своим силам и получает по своим потребностям". Но и силы, и потребности у людей разные. Уравниловка, распределение на принципах полного обобществления, когда плата выдавалась только в виде натурального довольствия, полное отсутствие денежного вознаграждения отнюдь не стимулировали производительность труда членов коммуны.
Но еще вредоноснее для коммуноидной идеи являлась командно-административная система, когда партийные чиновники указывали изнемогающим от непосильных тягот коммунарам, что и как делать - по принципу "сверху виднее". Так, коммуне было категорично указано выращивать племенной крупный рогатый скот, в то время как единственное и доходное направление было в семенном и травопольном землепользовании и животноводстве с коммерческим уклоном.
Завершающим, роковым ударом по коммуноидной форме хозяйствования явилось включение в коммуну местных крестьян, причем они принимались в коммуну совершенно безо всякого взноса, без имущества, в крайней нужде. Уже к 1923 году число коммунаров возросло со 116 до 166 человек.
Происходил процесс постепенной замены высококвалифицированных кадров иммигрантов коренными крестьянами, несшими в коммуну отнюдь не лучшие свои качества: леность, воровство, пьянство и живущими по принципу: "Ешь - потей, работай - мерзни".
Болезни, зачастую просто от резкого перехода - от хорошего питания в США (Канаде, Австралии) к плохому в России, тяжелые условия работы и быта, отсутствие реальных стимулов к интенсификации труда, давление местного некомпетентного партаппарата, враждебность крестьянского окружения, уравниловка привели к конфликтам между массой коммунаров-иммигрантов и выборным советом коммуны. Часть людей захотела уехать: к 1925 году покинули Россию 74 коммунара.
Оставшиеся "американцы" (русские, белорусы, украинцы, поляки, немцы - всего представители 13 национальностей) попытались модернизировать устав коммуны согласно жизненным реалиям. Основной принцип стал звучать гораздо убедительнее: "Каждый работает по своим силам и получает по вложенному труду".
Но процесс развала было уже не остановить: к 1925 году число едоков возросло на 150 процентов, а работников лишь на 90 процентов. Нахлебничество стало нормой.
Крайне нерациональное распределение по отраслям наблюдалось и в организации труда: так, в полеводстве (наиболее продуктивной сфере хозяйствования) работало всего 25 процентов коммунаров, зато в обслуживании мастерских, животноводстве (пресловутом племенном, которое в конце концов разорило хозяйство коммуны) и т.п. - 75 процентов.
Пытаясь выйти из кризиса, руководство коммуны (председатель К.Г. Богданов, репрессирован в феврале 1938-го; реабилитирован посмертно 14 июля 1960 года) стало практиковать наемный труд: 42,2 процента работающих в полеводстве были батраками. На оплату их труда уходило до 33 процентов от всей валовой продукции хозяйства. К 1923-24 годам на 32360 человеко-дней собственно коммунаров приходилось 2866 человеко-дней временных и поденных рабочих. Другими словами, внеся лишь 1/11 вклада в общую копилку коммуны, батраки забрали из нее 1/3.
О плачевном состоянии дел говорит хотя бы такой факт: к 1925 году прирост основного капитала за счет заграничных капиталовложений составил 91,7 процента, за счет хозяйства собственно коммуны всего 8,3 процента! То есть жили в основном за счет привезенного из Америки.
Но как ни плохи были дела в образцовой коммуне имени Ленина, дела большинства других хозяйств были еще хуже. На их фоне коммуна смотрелась как очаг культурного развития сельскохозяйственного производства "по американскому пути", как "луч света в темном царстве" невежества, лени и пьянства.
Неудивительно, что именно сюда привезли "похвалиться" успехами представительную делегацию из Великобритании. Неформальным лидером визитеров почему-то считается Бернард Шоу, хотя в группу входили такие видные деятели британского истеблишмента, как лорды Астор и Лотней, а также леди Астор.
Почетных гостей знакомил с коммуной секретарь парторганизации П.Г. Табала (1894-1938), почти четверть века проживший в США и в совершенстве владевший английским языком (в 1938 году он был расстрелян как американский шпион, реабилитирован посмертно в 1961-м).
Не столь часто тамбовскую землю посещали такие интересные люди, как в июле 1931 года, поэтому хочется остановиться на этом поподробнее. Итак, Б. Шоу (1856-1950) - гигант мысли, известнейший английский драматург и публицист, автор всемирно известных пьес "Пигмалион", "Профессия миссис Уоррен", "Цезарь и Клеопатра" и множества других. Россиянам 1990-х годов он известен разве что благодаря старому удачному теле-"Бенефису" Л. Гурченко и фильму-балету "Галатея" с несравненной Е. Максимовой, по-разному обыгрывающим сюжет бессмертного "Пигмалиона", да еще, пожалуй, по очень странному прочтению оригинальным режиссером А. Сокуровым пьесы Шоу "Дом, где разбиваются сердца" (фильм "Скорбное предчувствие"). Абсолютное большинство пьес, статей и громадное эпистолярное наследие этого классика XX века прошло мимо нашего современника. Правда, в конце 1950-х годов в СССР была бешено популярна свежепереведенная пьеса американского драматурга Джерома Килти "Милый лжец (обманщик)", в основу которого легла переписка Шоу и актрисы Стэллы Патрик Кэмпбелл.
Ну а в 1920-1930-е годы этот язвительный и остроумный литератор, один из основателей Фабианского общества, автор крылатого афоризма "Демократия не может поднятья выше того материала, из которого сделаны избиратели", был на устах планеты всей.
Еще больший резонанс вызвало появление в большевистской России ярой антисоветчицы леди Нэнси Астор. Брак богатой американки и небогатого английского аристократа являл собой классическое сочетание титула и денег. В Нэнси Астор точно бес сидел. Несмотря на долгое проживание в Англии, она сохранила американские манеры и обожала эпатаж: объявила себя строгой абстинисткой и алкоголя в рот не брала. Являясь прозелитом секты "Христианское сознание", отказалась от пользования современной медициной. Когда у нее тяжело заболела единственная дочь, леди Астор публично заявила, что только Бог может ей помочь в болезни. И девочка умерла от обыкновенной простуды… Являясь депутатом палаты общин от консервативной партии, леди Астор с присущим ей темпераментом часто спорила с восходящей звездой британской политики Уинстоном Черчиллем. Легенда гласит, что однажды в сердцах она будто бы заявила ему: "Если бы вы были моим мужем, я насыпала бы вам в кофе яду!" Черчилль незамедлительно парировал: "Если бы я был вашим мужем, я бы этот кофе выпил".
В коммуну именитых гостей доставили на автомобилях. Визитеры, двигаясь гуськом, начали обходить хозяйство, внимательно выслушивая объяснения Табалы и задавая сопровождающим многочисленные вопросы. Впереди всех мчалась, естественно, леди Астор, вникая во все детали, с необычайной живостью реагируя на все увиденное и услышанное. Но ее вопросы падали на хорошо подготовленную местным партактивом почву. Так, она спросила одного из седобородых старожилов, помнит ли он бывшего хозяина имения, князя Сергея Оболенского, своего старого друга. Коммунар (вероятно, один из нахлебников, влившихся в коммуну в пору ее расцвета) поскреб бороду и глубокомысленно ответствовал: "Как же, очень даже помню…" На следующий вопрос леди, когда же было лучше - сейчас, в коммуне, или при князе, дед ответил философски: "Ему-то жилось хорошо, а вот нам…" и недвусмысленно крякнул, что, по-видимому, должно было означать, как тяжко приходилось трудовому крестьянству при барах и как легко, свободно и радостно ему стало жить при сталинском социализме.
По мнению многочисленных историков коммуны, леди Астор была изрядно озадачена. Но наповал ее сразил ответ маленькой Кати Гонтарь. На вопрос антисоветчицы, где девочке лучше живется - здесь или в Америке, откуда семья Гонтарей приехала четыре года назад, Катя с неподдельным энтузиазмом (как учили в школе отвечать гостям) воскликнула: "Конечно, здесь! Здесь я учусь, работаю и буду учиться в университете!" (Вот так-то!) Преимущества социалистической системы хозяйствования на селе подтвердил и слесарь Бар, долго и солидно говоривший о своей счастливой жизни и работе в коммуне. На коварный вопрос леди Астор, почему же у него такие грустные глаза, Бар убедительно ответил, что не от плохой жизни: если бы он был несчастлив в России, то незамедлительно вернулся бы туда, где поют "Боже, храни короля"…
Однодневный визит английских гостей в Ирскую коммуну закончился трогательным прощанием, на котором "фабианец из упрямства" Б. Шоу прочувственно заявил, что Россия - удивительная страна, в которой он помолодел лет этак на двадцать. И, очевидно, он не кривил душой, ибо прожил после этого визита еще долго, лишь каких-нибудь шесть лет не дожив до своего столетия. Сказал он это, по-видимому, в пику Великобритании, так рано состарившей и измотавшей его силы к 75-му году жизни. Вот как омолодела классика Ирская коммуна! К слову, последний коммунар, член дружины самообороны Ф.Е. Мацук умер всего несколько лет назад в таком же преклонном возрасте, чего отнюдь нельзя сказать о большинстве остальных коммунаров.
Ну, а леди Астор осталась верна себе: "Все у вас пропаганда!", - заявила она руководителям коммуны. И была, как мы теперь с горечью убеждаемся, не так уж и неправа.
Эпилог.
С переменным успехом коммуна просуществовала до 1938 года, когда с переходом на устав сельхозартели она была преобразована в колхоз. Из оставшихся к этому времени 42 ветеранов-иммигрантов первой волны 24 человека были репрессированы. 12 из них расстреляли будто бы за шпионаж и диверсии разного рода, остальные бесследно сгинули в ГУЛАГовских далях. В село из них не вернулся никто.
Так террор политический гармонично дополнил террор экономический и моральный. Миф о коммунизме развеялся в прах: не может быть свободного труда в стране рабов и господ, неважно, кто числится в господах - князь Оболенский или секретарь райкома имярек.
Ну, а английские гости коммуны по возвращении на родину, отвечая на вопросы журналистов, оригинальничали почем зря. Так, "король парадокса" Б. Шоу, которому в СССР очень понравилось, отвергая нападки прессы на сталинский режим, морящий голодом своих граждан (в ходе коллективизации на Украине и в России от голода 1930-1933 годов погибло по меньшей мере 7000000 человек) не без кокетства заявил: "Говорят в России голод. Не знаю. Меня кормили очень хорошо".
Леди Астор рассказывала всему журналистскому миру, как она при встрече со Сталиным убеждала последнего, что Англия придет к коммунизму скорее, чем Россия. И Сталин будто бы не нашелся, что возразить… Позднее, к 1937 году, в загородном имении Асторов - Кливленде, что под Лондоном, сложилась так называемая "кливлендская клика" - салон Нэнси Астор превратился в настоящий штаб по борьбе с большевизмом.
Видимо, "прелести" Ирской коммуны так и не убедили упрямую леди в преимуществах системы, при которой почти все живут одинаково плохо.
"Новая тамбовская газета", № 1 (230), 5 января 1996 г.
