Болотный лабиринт
Поздней осенью рыба собирается на глубинах. Пытаясь сократить путь до Ланькина омута, я в лодке переплыл на левую сторону реки Вороны, оставил ее в камышах, а сам пошел между озером Долгим и рекой. Тропинка шла меж высоких кустов и болотных растений. Река по пути следования делала зигзаги, и я придерживался более прямолинейного берега озера. Километрах в трех Долгое через систему проливов и меньших озер сообщается с рекой.
Тропинка становилась все менее заметной. Высокая растительность порой смыкалась над ней, и видеть ее можно было только под ногами. Уже приходилось останавливаться и определять ее по еле заметным признакам. Я знал, что местность, куда иду, чем дальше, тем более болотистая, и думал об этом... Но уверенность в том, что знаю общий план местности, могла сыграть роковую роль. Где-то в районе пролива "Чулок", что в цепи озер Долгое - Ланькино (озеро Ланькино примыкает к Ланькину омуту), еле заметная тропа растворилась: по ней ходили звери и разбредались по чащобам. И я по примятой траве, но уже без тропинки, влез в такие дебри, что и назад выбраться не мог. Куда ни пойду - болота. Начинаю их обходить - попадаю в болотные тупики. Буйная растительность достигала среднего роста человека и заслоняла обзор местности. Попытка осмотреться с дерева ничего не дала: лес был плотным, просматривались только зеркала вод.
- Не теряться! - к этому я себя давно готовил, и был уверен, что если даже придется ночевать в лесу, то меня никто не съест, рано или поздно выберусь.
Я стал надламывать ветки свойственным мне способом - примечать, где был. Само блуждание меня не страшило. Здесь водились волки, от воя которых, бывало, становилось жутко, когда я сидел в лодке на озере. А тут могло случиться общение с ними ближе... И я уже прикидывал, что ночевать придется на дереве, к утру - при заморозках. Однако через час понял, что губительным могло стать иное... Тюбик мази "ДЭТА" кончился. Я вскрыл его ножом, вывернул наизнанку и, обрезая пальцы о его края, выскреб остатки мази, нанес их на лицо вокруг глаз.
Приземистая болотная растительность - место обитания комаров. А когда я при ходьбе раздвигал ее, оттуда вылетала звенящая туча и набрасывалась на меня. Смахивая мошкару, я становился окровавленным, а это еще больше привлекало кровопийцев. "Вампиры" всех разновидностей сплошным покровом облепили меня. Я вытирал их с лица, и руки и обшлага рукавов тоже становились окровавленными. Тогда я нарвал сочных листьев реликтовых растений, размял в руках до появления сока и протер этим лицо и шею. Все горело и щипало настолько, что сосредоточиться уже ни на чем не мог, что-то обдумать был не в состоянии. Глаза застилали потно-кроваво-грязные капли, катившиеся со лба, резало в глазах. И только слезы помогали очищать их и расплывчато видеть.
Солнце зашло за вершины деревьев, приближаясь к закату. Видимость ухудшилась. Толстенная осина, рухнувшая много лет назад, кора с которой местами отвалилась, привлекла мое внимание. Я побрел к ней, сел на белый участок. Вокруг себя почти ничего не замечал. От усталости прикрыл глаза, наклонил голову. Через горящую и дергающую боль от укусов пытался собрать усилия, сосредоточиться - принять какое-то решение. "Паника погубит", - мелькнула мысль. "Боль укусов надо превозмочь! - убеждал я себя. - Притерплюсь!".
Моих штанов что-то мягко коснулось и отвратительно зашуршало. Тяжело приоткрыл глаза и увидел: с коры ствола, примкнувшись к моему бедру, сползала большущая гадюка. С отрешенным безразличием замер я и дал ей спокойно спуститься в гнилую часть осины. А через минуту оцепенения пришло решение: пробираться на пока еще светлеющий запад напрямую к реке. Вывести отсюда может только река. А ее я переплыву в любом месте, несмотря на холодную воду. На той стороне есть копны - согреюсь.
Сквозь туманное сознание я все же понял, что змея остановила мое смятение. Встал и пошел в предполагаемую сторону реки. Почти каждый участок, где кроны деревьев не смыкались, был болотом, обойти которое крайне трудно или невозможно из-за огромных размеров. А небольшие болотца зачастую представляли трясину. Пробирался от дерева к дереву сильно извилистым путем, где под ногами порой оставались лишь кочки да муравьиные кучи. Извиляв несколько сотен метров, выбрался на узенькую полянку вдоль берега озера. А какое это озеро, я уже не знал. Западное направление оно преградило, а на Ланькино похоже не было. Оставалось идти только на север. Я шел, не теряя из виду озеро, с одной надеждой, что где-нибудь набреду на тропу вездесущих браконьеров. А уж любая тропинка выведет...
На глаза попалась довольно толстая сломанная ветвь на уровне человеческих рук, другая - с далеко отодранным лыком. Я остановился, но, к сожалению, никаких признаков присутствия человека не обнаружил. Пошел. Вдруг передо мной из чащобы шумно вылетела какая-то громадина и, пролетев метров десять, громко плюхнулась в озеро. Секунды через две мой испуг сменился восторгом: в пятнадцати метрах от меня вынырнул дикий красавец лось! Но всплеск моих положительных эмоций угас так же быстро, как и возник. Ведь я шел звериной тропой перед сумерками.
Осенний лес, начавший сбрасывать листву, щадил меня, давая еще с полчаса слабой видимости. По пути начали попадаться почерневшие пни давно спиленных деревьев. Это подавало надежду... Там, где пеньков оказалось четыре, а неподалеку еще три, я стал внимательно присматриваться. И заметил темный бугорок. Это был небольшой штабель бревен на дрова, заготовленный, наверное, еще при советской власти и забытый. Заготовки были длиной около двух с половиной метров. Трухлявая кора отваливалась. Сверху лежали бревнышки потоньше. Не раздумывая, разбросал его вершину да выволок верхние бревна четыре из середины штабеля - образовалось продольное углубление. Затем нарвал бурьяна, постелил. Высвободившиеся бревна положил над углублением поперек. Влез в получившуюся "гробницу", а на уровне груди положил оружие - дубину. Успокоенный мыслью, что от делянки должна идти конная дорога, я уткнулся лицом в рюкзак и (может, потерял сознание?) заснул (!!!), страдающий бессонницей в городской квартире. (Да, психика человека имеет непознанный нами резерв!) Не слышал я ни воя волков, ни хрюканья кабанов. Проснулся от холода сверху. Попробовал повернуться - не мог - боль сковала все тело. (Застудил старые травмы). С полчаса медленно шевелил конечностями, с трудом переворачивался с боку на бок, отогревая переохлажденные места пригретым сырым бурьяном. Стояла полная темнота и полная тишина. Вскоре донеслись еле слышные голоса петухов, а за ними на самых верхушках деревьев послышалось робкое чириканье птичек. Покидать лежбище до полного рассвета не имело смысла, в нем хоть снизу было теплее.
Ни обеда, ни ужина накануне у меня не было. И так некстати пробудился голод! А на ту беду, кроме фляжки с чаем, еды никакой не взял - забыл. Холод, зуд и боль по всему телу не заслоняли голода. "Была бы сырая рыба, съел бы ее", - подумал я и, чтобы заглушить голод, попробовал пожевать горький листик травы. И вдруг, - о, слава Богу! - воскликнул я, - у меня есть привада - пареная пшеница! ...Совершенно не соленая, она показалась мне очень милой, ароматной кашей!
Серел рассвет. Медленно вылез я из "гробницы". Обдало холодом легкого заморозка. Пришлось попрыгать, чтобы согреться, и как-то неосознанно, по военной привычке, прибрал за собой лежбище: сложил бревна на место, хотя это никому не требовалось, как не требовались и сами эти дрова.
Давно тут никто не был. В густой траве буквально на ощупь отыскал я колею лошадиной повозки. Бывшая конская тропа заросла травой по грудь. Но все же, если внимательно присмотреться, трава на месте тропы выглядела ложбинкой, направленной в сторону вырубки. И я пошел по ней, боясь упустить малейшие признаки бывшего пути.
В сумраке леса за вырубкой светились стволы берез. Подхожу. У некоторых из них кора снята до древесины. Кто же повредил березы? Им теперь - гибель.
Иногда на такой же высоте люди снимают бересту для разжигания костров, но после этого остается коричневая кора, защищающая ствол от солнца, а нетронутый лубок заживляет рану. Сразу и не догадаться, кто обидел березы, да вот на земле - лосиные следы. И по оставленной прозрачной кожице да короткой бурой шерстке догадываюсь, что тут очищал рога лось.
С рассветом опускался туман. В чернолесье послышался рев сохатого. Из глубины леса ему отозвался другой лось. В тишине вызов прозвучал мощными трубами органа. Рев повторялся то в одной стороне леса, то в другой - самцы сближались. Под ногами возбужденных зверей звонко хрустели ветки. Дремучий бор просыпался. В прыжках преодолевая валежины, ломая сухие сучья, напрямик с шумом пронесся соперник и выскочил на полянку, оставленную от бывшей лежневки дров (древесину с делянки вывезли, а площадка, заросшая травой, осталась).
Разрядом высоковольтной линии лоси щелкнули могучими рогами, сцепились и, изо всех сил упираясь, нередко били копытами по деревьям, да так, что лопалась и разворачивалась кора.
Зрелище было небезопасным. Пришлось отсидеться в укрытии. Когда богатыри разошлись, я двинулся дальше. А молодцы-петухи все громче давали пеленг. Через полчаса я благополучно вышел к реке. Отыскал свою лодку и переправился на правый берег.
На месте базирования (а это был сарай лесника) я вскрыл лучшие консервы НЗ, прогрелся крепким кофе, но... занемог: подступила тошнота, почувствовал головокружение, в глазах двоилось и туманилось, поднялась температура.
- Отравление комариным ядом, - сказал лесник. - Такое на моей памяти было. Протри покусанные места самогоном-перваком да прими немного внутрь. Через день пройдет.
Так оно и получилось.